Литературная Газета - Литературная Газета, 6610 (№ 34/2017)

Идёт на своём Пути.

Поэт – человек обычный,

Хотя его дух главней;

Живёт он и жизнью личной,

Он хочет растить детей.

Учился поэт, работал,

Любил, ненавидел, лгал.

Поэт проявлял заботу,

Но этого смысл мал.

Он – хищник в людском обличье;

Дух бьётся, как в клетке зверь.

Поэту всегда отлично,

Ему без сомненья верь.

Поэт точно так же дышит,

И ангелы тут ни при чём.

Поэт очень много слышит,

Но только не скажет всё.

IV

Поэт – это щепка в море,

Пылинка в цепи веков.

Поэтов не сломит горе,

На нас не найти оков.

Поэт может быть безвестен –

Посмертный забыт альков;

Он может со всеми вместе

Свинцом одарить врагов.

Он может быть всеми знаем –

Чтоб молнии вместо слов!

Способен и пребывает

Всегда между двух миров.

Неважно его желанье:

Обязан, коль начал жить,

От грешных и злых метаний

Кого-нибудь исцелить.

Поэт не бывал героем,

Поэт не правитель, нет;

Поэт – это щепка в море.

Надеюсь, оставил след.

Алиса Степанцова

* * *

да, пора вырастать, этот день наконец настал.

нам тесны наши серые комнаты и работы,

нам тесны наши будни, ты можешь сказать мне, кто ты?

я смотрю на тебя и вижу, что ты солгал.

впрочем, всё недействительно, нет одного пути.

как ни крути, в этом мире ничто не свято,

я теряю твои черты и координаты.

и поэтому ставлю вечность на карантин.

этот город похож на большой сумасшедший дом,

а реальная жизнь спит у окон моей палаты.

я смотрю тебе в спину, ты можешь сказать, куда ты?

ты говоришь, но я верю тебе с трудом.

* * *

я учусь тут смирению, логике, тишине,

структурирую быт, упражняюсь в словесной прыти,

чтобы легче дышалось на этом бескрайнем дне,

под карьерною лестницей, вне череды событий.

забываются люди, теряются адреса,

только пара имён не исчезли в густом тумане.

кто-то машет рукой, жаль, что не угадать лица.

жаль, что я так бездумно меняюсь с людьми местами.

я учусь концентрации, трезвости и борьбе,

но в стеснении прячу холод своих ладоней.

я кладу свою боль и нежность в пустой конверт.

и сжигаю конверт.

пусть их больше никто не тронет.

и развеется пепел, и с пеплом уйдёт беда.

будет горькая ночь и чёрная, как лакрица.

будут новые люди, новые города, будет новая жизнь.

ей бы стоило научиться.

„Не разделяю ни крымских, ни донецких“Выпуск 9

Спецпроекты ЛГ / Литературный резерв / Писатель у диктофона

Игорь Бондарь-Терещенко

Теги:«Дети декабря» , Платон Беседин , интервью

Автор о своей книге и её героях

Новый роман Платона Беседина – это сборник повестей, складывающийся в картину мира во время войны – на земле и в душе. Судьбы людей, оказавшихся по разные стороны баррикад, складываются уже в новых условиях дружбы и любви с реальностью, в которой многое изменилось. Как говорится, сгорел сарай – зато стало видно луну. Точнее, дыру – то ли в доме, то ли в сердце – с которой теперь живут многие.

– На вашей книге – отзывы Улицкой и Юзефовича, Олега Павлова, Варламова и Сенчина. Крышу не сносит? Понятно, что «Дети декабря» – это не дебют, и среди писателей существует практика доброго слова старшего товарища, и всё же – такие люди… Совершенно разные авторы – и такое единомыслие…

– От чего мне должно было снести крышу? Авторы, о которых вы сказали, возможно, очень разные, хотя я бы с этим поспорил, но главное, что все они большие русские писатели, к творчеству которых я отношусь с величайшим почтением. И мне было важно – да, и не скрою, приятно, – что они прочли мою книгу и посчитали правильным отреагировать на неё. И отреагировать не общими, а очень точными, ёмкими и, я бы сказал, душевными словами. Посмотрите, каждый из них отметил наиважнейшие вещи.

– Ваш роман называется «антивоенным», и это в принципе понятно, поскольку вполне в духе времени. А как бы вы определили его в классических категориях жанра? Это роман воспитания? Ведь рассказывается, по сути, о школьнике, угодившем в самый разгар донецких событий вначале в лагерь для беженцев, а после уж переехавшем с матерью в Крым, опять-таки в лагерь…

– Он не называется антивоенным – он таковым является. И когда вы говорите о духе времени, то важно помнить, что дух времени диктуют нам совсем другие реалии. Нас с утра до вечера накачивают ненавистью друг к другу. Я сейчас говорю не только о политической обстановке. Эта новость по крупицам и глыбам разбросана во всех сферах нашей жизни. Их я исследовал и, по возможности, блокировал, что ли. Посыл, который я закладывал в роман: милосердие выше. Без него мы не справимся с конфликтами, которые разворачиваются у нас на всех фронтах.

Формулировки вроде «роман воспитания» мне кажутся архаичными. Любой роман – это, по сути, роман воспитания. Но то, что я описывал в «Детях декабря» – это во многом истории реальных людей. Тех, кто был жертвой и был палачом. И в каждом было, вспоминая Трифонова, от демона и от ангела.

О школьнике же рассказывается только в первой повести. «Дети декабря» – это роман в повестях, если вы помните.

– Вопрос о жанровой принадлежности не праздный. Насколько я знаю, сегодняшние книжки на военную тему разделяются на три категории. Это либо альтернативная история, как у Алексея Винокурова в «Ангеле пригляда» и Владимира Рафеенко в «Долготе дней», либо этакий травелог, когда герой, как в «Историях с Востока на Запад» Маргариты Сурженко срывается с насиженных мест и несётся по жизни то ли беженцем, то ли погорельцем. У неё, кстати, всё начинается точно так же, как у вас в «Детях декабря» – дыра в квартире от снаряда, и далее в этой самой родной метафизической дыре её и ей подобных «не воспринимали за людей, мы были крысами, которые бегут с корабля». Наконец, третья категория – это беспристрастная стенограмма очевидца событий, как у Яны Ковач в «Донбасском дневнике» У вас же герой остаётся в родном городе. Расскажите о своём опыте, предваряющем написание романа. Насколько я знаю, вы ведь не из тех мест, и живёте в «сахарном Севастополе», как называет его мама героя…

– У многих в Донбассе начиналось всё так же – с дыры в квартире. С дыры в жизни, я бы так сказал. Мой герой не остаётся в городе, а из него, наоборот, уезжает.

Что до меня, то я действительно из сахарного Севастополя. Однако напомню, что «сахарный Севастополь» пережил две самые чудовищные в истории обороны, а уже в новейшее время стал центром, где писалась новая русская история. И, поверьте, не всё там было так сахарно.

Но помимо Севастополя я жил и в Киеве, я много ездил в Донбасс, в том числе с гуманитаркой. То, что описано в романе, – всё это было перед моими глазами. Или мне рассказали об этом живые люди. Конечно, за всем этим есть художественные образы, где-то есть элемент вымысла, но во многом это реальные истории реальных людей. И я писал о них не как о героях книги, а как о своих близких. Мы переживали с ними одно в той или иной степени.