Газета Завтра - Газета Завтра 29 (1233 2017)

Тут надо отметить, что крестьяне отвергали столыпинщину ещё и потому, что считали землю действительно общей — потому как Божьей. И это никакая на славянофильско-народническая выдумка, об этом свидетельствуют многие факты. "Все природные богатства считались даром Божьим, который не может находиться в чьей-либо личной собственности, — пишет историк С.Н. Тутолмин. — С.Т. Семёнов передаёт свой разговор с мужиками по поводу воровства помещичьего леса: "Он не чужой, а Божий, — говорили мне. — Хлеб с поля грех брать, потому его сеяли, над ним трудились, а над лесом кто трудился?.. Так думали большинство, уверенные, что на их стороне правда". Эти ментальные установки должны были оправдать стремление крестьян к захвату помещичьих земель. Любопытно, что и в 1917 г. эти убеждения не претерпели изменения. На первом крестьянском съезде в Кургане, проходившем 8-9 апреля 1917 г., крестьяне рассуждали буквально следующее: "Бог сотворил человека, землю, воздух, воду. Есть и такие предметы, которые творит человек, — пусть же эти предметы ему и принадлежат. Те же предметы, которые сотворены Богом, не могут принадлежать одному лицу. Таким предметом является земля. Стоимость всякого предмета определяется суммой затраченного на него труда. Стоимость земли определить нельзя — никто в неё не вкладывал ни денег, ни труда, тем не менее земля сделалась предметом торга" ("Русские крестьяне и власть в канун 1917 года").

Между прочим, именно эти взгляды нашли своё отражение в "Законе о социализации земли", принятом 27 января (9 февраля) 1918 года. Там декларировался отказ от любой собственности на землю, сама же она объявлялась общенародным достоянием. (Правда, уже через год большевики дали этому сугубо этатистскую трактовку, но тут уже отдельная история.) Вообще, это принцип христианского, православного социализма. Всё есть творение Божье и является собственностью одного лишь Творца. Община же есть конкретное социальное выражение данного принципа. Здесь всё есть собственность всех (и никого отдельно), однако что-то может и должно находиться именно в пользовании отдельных лиц и семей (диалектическое сочетание общего и частного, целого и части). Отсюда и воля русских крестьян к земле в плане пользования.

Столыпин и Ленин своими западническими экспериментами раскололи русский сельский мир, который мог бы (за исключением ростовщиков и люмпенов) выступать как единое, органическое, соборное целое. (Стоит вспомнить, что К. Маркс считал русскую общину базовой ячейкой русского социализма, как и артель.) При этом, что характерно, ни тот, ни другой либералами не являлись. Столыпин был приверженцем самодержавия, Ленин — "комиссародержавия". Тем не менее оба они были пронизаны западными влияниями, что следует считать результатом всеобщей вестернизации. Ставка на меньшинство в ущерб большинству — сугубо западное явление, в корне противоречащее русской соборности. И крестьянство решительно отвергло диктатуру меньшинства, встретив комбеды в штыки. В конечном итоге, большевики вынуждены были их ликвидировать, провозгласив смычку с середняком. Однако осадок, как говорится, остался, по русской общине был нанесён мощный удар.

В конечном итоге, западная партийность победила русскую советскость. Партийно-государственные структуры подмяли под себя как Советы, так и рабочие организации (фабзавкомы, профсоюзы и т. д.). В самих Советах главенствовали исполкомы, а иногда и просто отдельные их члены. Произошла своеобразная "вертикальная централизация", в результате которой отделы исполкомов переставали подчиняться Советам и создавали свою ведомственную иерархию. Коммунисты постоянно наращивали своё присутствие в Советах, вытесняя оттуда другие социалистические течения. Велась плотная "работа" с беспартийными, которые проходили через жёсткий отборочный партийный фильтр. А бывало и так, что за беспартийных выдавали вполне себе партийных большевиков.

При этом надо отметить, что оппозиционные социалистические партии, жёстко критиковавшие большевиков, сами навязывали рабочим всё ту же партийность. В июле 1918 года в Москве прошёл рабочий съезд, который намечался не только как антибольшевистский, но и беспартийный, по преимуществу выражающий интересы внепартийного большинства. Однако получилась очередная партийная лавочка: "Всего удалось установить партийную принадлежность 27 участников съезда, партийную принадлежность ещё четверых точно определить не удалось (из них двое — предположительно социал-демократы), — сообщает Д.О. Чураков. — Из тех, чья партийность установлена, больше всего, как и следовало ожидать, оказалось меньшевиков — 21 человек. Эсеры имели на съезде 6 представителей, Бунд — трёх, Латвийская социал-демократическая партия и Единая рабочая партия — по одному представителю. Ни одного большевика, левого эсера или анархиста на съезде не было. Беспартийными из участников съезда с полной уверенностью можно назвать лишь пятерых". ("Бунтующие пролетарии: рабочий протест в Советской России").

Российский Янус

Октябрьская революция продемонстрировала двойственность, которая была отражением состояния российского общества. Последнее, с одной стороны, отвергало классический западный путь развития, а с другой — было подвергнуто мощной вестернизации. Ленин и большевики удержали Россию от пути в пропасть западной демократии, чьи технологии просто не работают у нас в стране и чьё внедрение чревато распадом. Кроме того, они провозгласили Советскую власть, представив народу самобытную организацию, восходящую своими корнями к вечевым собраниям, земским советам, казачьим кругам и т.д.

Парадокс, но это сделали не правые консерваторы-монархисты, постоянно рассуждающие о самобытности, а "левые" интернационалисты. (Впрочем, история любит парадоксы.) Советской власти, по большему счёту, так и не было, была партократия, которая всё же зависела во многом от народа — в силу своих идеологических установок и деятельности отдельных функционеров типа И.В. Сталина. Номенклатура превратилась в олигархию, которая претендовала на монопольное распоряжение ресурсами. И, как всякая олигархия, она, в итоге, склонилась именно к капитализму — строю, наиболее пригодному для элитария. Предательство СССР закладывалось у самых его истоков.

Большевистский Октябрь был слишком буржуазным, хотя и выступал под антикапиталистическими лозунгами. В конечном итоге, он завершился созданием госкапиталистического СССР, в котором роль коллективного капиталиста выполняла бюрократия. Этому Октябрю противостоял Октябрь народнический — левоэсеровский, эсеровско-максималистский и анархистский. При этом оба Октября были едины против праволиберального Февраля (кадетско-белогвардейского) и Февраля леволиберального (меньшевики, правые эсеры). То есть существовал, если так можно выразиться, как бы объединённый Октябрь, внутри которого боролись две тенденции — государственно-капиталистическая (полусоциалистическая) и народно-социалистическая (общинная). Последняя была ближе к народной стихии, но у неё был и свой огромный минус — недооценка значения государственно-политических механизмов.