Дмитрий Лукин - Настоящая фантастика – 2017 (сборник)

Там, выжженные магическим огнем, сверкали оранжевые буквы: «Сука, ненавижу!».

Вулф не сел на хлипкую табуретку, предложенную Азой, остался стоять, сунув руки в карманы теплых штанов. Просторная и темная кухня старого дома пришлась ему по душе: огромный дубовый стол, древняя кирпичная печь на драконьей тяге, деревянные ящики с продуктами, маленькое грязное окно. Восхитительно. Может, прав был Угун, когда однажды в сердцах заявил, что оборотни, даже нынешние высокоразвитые оборотни, в душе остаются полудикими псинами, которым по нраву тихие мрачные логова.

– И за что мать ненавидела вас? – вежливо спросил Вулф.

Аза сложила руки на груди.

– Я не позволяла ей морочить голову моим детям. У меня две дочки-близняшки, и мамысь хотела внушить им, что они должны стать магичками. Она считала, что раз у детей есть магический дар, то у меня нет прав на них. А у мамысь – есть.

Гоблин устроился на табуретке, положил перед собой стопку плотных листов бумаги и задрал рукав, высвобождая предплечье.

– У меня на этот счет другое мнение, – сердито добавила Аза, – но знаете, непросто оградить детей от спятившей бабки, когда она живет в том же доме.

Женщина поморщилась, увидев врезанную в тело гоблина кровильницу. Тот сосредоточенно повернул свою руку, словно чужеродный предмет, и чуть разжал клапан, чтобы емкость наполнилась кровью. Поерзал на табуретке, устраиваясь удобнее, придвинул к себе стопку толстой серой бумаги. Обмакнул в кровильницу перо.

– Значит, мать хотела забрать у вас детей и вырастить их полноценными магичками, – повторил писарь и стал карябать пером на листе толстой серой бумаги.

– Хотела.

– И третировала вас магией.

– Чаще – воплями и оскорблениями. Но иногда и магией – в те редкие минуты, когда не была пьяной в слюни. На меня-то воздействовать она не могла, а на предметы – сколько угодно.

– На предметы? То есть она что-то бросала в вас? – уточнил Вулф и обвел взглядом кухню, словно хотел добавить: «Что-нибудь из этого?»

– Иногда. Мне приходилось повсюду водить с собой детей, чтобы мамысь ничего не уронила мне на голову. Задеть внучек она боялась, так что… в основном она просто орала на меня.

Вулф покосился на горящие буквы. Они глубоко въелись в краску, оставили кое-где обугленные борозды.

Оборотня не удивляло, что магичка ненавидела дочь. Насколько он мог судить, людишки только тем и занимались: кого-нибудь ненавидели до гробовой доски и обо что-нибудь расстраивались до смерти.

– А вот эта ее выходка? Она вас не рассердила? – спросил он.

Вулф почувствовал недоуменный взгляд писаря. Угун не понимал, какая детективу разница.

Разницы действительно не было. Просто нужно было разговорить женщину. Для себя, не для расследования – расследование он закончил перед дверью в дом.

– Удивила, – Аза тоже скользнула взглядом по стене. – И позабавила. Вы не знали мамысь, она была очень несобранной. И вечно пьяной, как большинство пожилых магичек. Она должна была очень страдать, когда колдовала эту надпись, ведь ей пришлось удерживать сосредоточенность несколько часов кряду. Кричать-то в запале она могла что угодно, но впечатывать буквы в заклинание, да еще такое мощное… она должна была сидеть на месте и сосредоточенно, долго колдовать, аккуратно выводить эти буквы, наполнять их энергией. Это трудное дело, все равно как выжигать слова веточкой на доске. Я страшно веселюсь, когда представляю все это.

Вулф видел, как Угун шевелит губами. Детективу тоже захотелось прошептать это тягучее «не-на-ви-жу-у», непременно с долгим «у» в конце, потому что вся ненависть магички не смогла уместиться в горящие на стене буквы.

– И все это время ей смертельно хотелось напиться. Ей всегда хотелось напиться, даже когда она была пьяной вусмерть. Но пьяной колдовать нельзя, сосредоточенности не хватает – и хвала мирозданию, иначе она бы все тут разнесла. И вот я не могу представить ей такой – собранной, серьезной. А, да что там – я даже трезвой уже не могу ее представить, не помню. Но трезвой она, разумеется, бывала. Сохраняла ясность сознания, чтобы сделать мне какую-нибудь пакость. Например, написать на стене «Сука, ненавижу»… Оцените эту иронию: даже ненависть ко мне делала мамысь немного лучше, удерживала ее от пьянства ненадолго.

Казалось, от прожженной краски должен исходить резкий запах, но в кухне пахло только пригорелым хлебом. И немного – плесенью от старых стен. И совсем слегка – серой: дом маленький, с собственным отопительным драконом, и лежка его должна быть где-то неподалеку.

– Значит, она сильно пила, – повторил Вулф.

– Не то слово. Обычный пьяница давно бы издох от такого количества…

Женщина умолкла.

– Количества чего? – уточнил гоблин. Понимал он Вулфа или нет, но записывал за ним старательно, крови не жалея.

Аза скривилась.

– Фруктовки. Бражки. Я не знаю, чем они накачивались. Чем-то крепким и вонючим.

– Они?

– Мамысь и ее подруги, такие же тупые жирные магички. Они целыми днями пили и жрали, жрали и пили, а потом ходили по дому, держась за стены. Икали, подергиваясь сеткой молний, тупо ржали от этого и временами еще блевали радугой под вешалку.

– Это те самые подруги, что сейчас стоят под домом?

– Те самые. Стоят. Если еще не замерзли и не отправились напиться в хлам «для разогреву».

Вулф видел, как недоуменно-страдальчески углубляются толстые складки кожи на лбу писаря. Он любил угадывать маневры детектива, но тут не понимал ничего.

Зачем эти бессмысленные вопросы? Какая разница, как вели себя магички и что ощущала Аза? Важно другое – она убила свою мать или не она! Почему детектив не спрашивает о сегодняшнем дне? Кажется, его вполне устроило то, что он узнал на улице: магичка с утра была на взводе, ругалась с дочерью, потом потащилась за ней и внучками в дневную детопередержку, где Аза изредка оставляла близняшек. На обратном пути еще больше ругалась.

А потом другие магички, которые шли к старухе в гости, увидели, как мать Азы вперевалку бежит за ней, что-то крича, и машет руками, бросая какое-то заклинание, и от него рассыпаются сугробы возле крыльца, с крыши падает несколько сосулек, на входной двери остается пятно копоти. Аза сжимается в комок возле стены, закрывая голову руками, а магичка кидается к дочери, валит ее на землю, а та отмахивается, долго барахтается, потом откатывается от матери. А магичка остается лежать на земле, нелепо раскинув руки, и под ее головой растекается кровь, окрашивая снег.

И вот теперь Вулф ведет себя так, словно со смертью магички ему все ясно – но очень важно узнать нечто другое.

– И вы не думали переехать? – задал детектив очередной ненужный вопрос, который Угун старательно записал.