Удо Ульфкотте - Продажные журналисты. Любая правда за ваши деньги

И этот демон лжет. Прежде всего, во время войн. Начиная с гражданской войны в Ливане (1975–1990), когда телезрителям хотелось каждый вечер смотреть новейшие документальные кадры уличных боев в Бейруте, среди тележурналистов всех стран вошел в обычай продлевающий жизнь и приятный способ снимать репортажи. Журналисту нужно было только подружиться с одной из вовлеченных в гражданскую войну фракций, вручить ее представителям свою телевизионную камеру, чтобы те потом за умеренную плату доставляли ее, с новейшими телезаписями, на дом журналисту. Наконец, некоторые бойцы воинственного вида немного стреляли из пулемета на фоне развалин давно сгоревшего дома, который еще раз слегка поливали бензином и поджигали специально, для пущего эффекта.

Перед этой сценической декорацией и снимали немецкоязычного корреспондента, якобы «снимающего бой в его самом разгаре». И все были довольны. Немецкие телекомпании получали первоклассный телематериал, у зрителей пробегал по спине холодок при виде мужественного репортера, оказавшегося достойным огромных надбавок к зарплате за работу в районе военных действий, а статисты из числа ополченцев, ведущих гражданскую войну, радовались очередному дню, за который они получили вдоволь денег на сигареты и алкоголь.

Автору этой книги довелось побывать на многих полях сражений в разных странах мира – от Афганистана до Анголы, от обоих Конго до Ирака и Ирана. И он повсюду неизменно сталкивался со съемочными группами, которые, в погоне за эффектными кадрами, возили с собой канистры с бензином, поджигали найденные ими далеко от мест боев остовы давно сгоревших военных автомобилей и разыгрывали на фоне этих декораций своеобразные спектакли.Опытные корреспонденты то и дело пригибались, передвигались перебежками и припадали к земле. Это зрелище на расстоянии нескольких метров смотрелось очень странно. Все становилось понятным только при просмотре окончательно смонтированного телерепортажа. Впоследствии на звуковую дорожку записывали несколько автоматных очередей, с добавлением, в некоторых случаях, для пущего эффекта, взрывов мин, выпущенных из тяжелых минометов. Таких «героев» немало и среди сотрудников немецких телекомпаний. За прошедшее время они, благодаря своим выдающимся заслугам, давно уже поднялись до руководящего уровня, так что не пристало называть их имена. Другие же потерпели фиаско, поскольку были разоблачены как плагиаторы.

Сам я тогда предпочитал не записывать многое из того, с чем мне приходилось сталкиваться в подобных ситуациях. Даже если это касалось меня лично. Если бы я сообщал читателям ФАЦ о пережитом мною достоверно, то картина, вероятно, была бы довольно неприглядной. Например, если бы читатели узнали, как я, вооруженный до зубов, с автоматом Калашникова и патронташем, набитым боеприпасами, странствую по Афганистану, откуда веду репортажи. У меня еще сохранились соответствующие фото. Немецкоязычный читатель, сидящий в совершенно мирной и уютной обстановке за утренним кофе, тогда, вероятно, не понял бы, что всякий «неверный иноземец» в охваченных войной районах Афганистана (задолго до прибытия туда первых западных солдат) был желанной мишенью, в которого мог преспокойно выстрелить любой моджахед, стоило ему только захотеть. Но было достаточно выпустить несколько автоматных очередей, чтобы заставить таких стрелков держаться на расстоянии. Если бы весь мой багаж состоял только из ватных палочек, я наверняка не прожил бы там и дня. Посетив предводителя моджахедов Исмаила-Хана в западноафганском городе Герате, я даже принял, для проформы, ислам. Известие об этом довольно скоро распространилось среди моджахедов в районе военных действий. А тех, кто этого не знал и кто шутки ради стрелял в меня, мне удавалось держать на расстоянии с помощью моего автомата. Были и другие журналисты, не понимавшие, что в мусульманском районе, охваченном беспорядками, по которому я передвигался в полном одиночестве и безо всякой охраны, в случае необходимости приходилось обороняться и с помощью оружия. Американский журналист Дэниэл Перл, к примеру, не понимал, почему я никогда не доверяю представителям тех или иных противоборствующих партий в районах, охваченных гражданской войной. Сам он всегда всецело доверял таким людям. Впоследствии мусульмане отрезали ему, живому и находившемуся в полном сознании, голову, да еще сняли это на телекамеру и выложили в Интернете [147] . Шведский журналист Нильс Хорнер тоже не принимал никаких мер защиты. Он был всегда безоружным и отказывался от вооруженных сопровождающих. И был расстрелян в Кабуле сторонниками исламской идеологии [148] . Та же судьба постигла и двух французских репортеров в Мали [149] . Да и немецкую фотожурналистку Аню Нидрингхауз, родом из Восточной Вестфалии, как и я, подобно многим другим, застрелили просто так в Афганистане [150] . Такова была повседневная реальность в подобных странах. Но наши СМИ предпочитают изображать ситуацию там совершенно иначе. Сам я научился в 1987 году не доверять в районах, охваченных кризисом, никому, кроме себя самого. Тогда я делал репортаж о войне в джунглях Анголы и находился в лагере прозападного лесного партизана Жонаса Савимби. Один немецкий журналист из журнала «Квик» шутки ради бросил в меня одну из разбросанных по всему лагерю ручных гранат, из которой предварительно вырвал чеку. Он был уверен, что в лагере лесных партизан не может просто так валяться заряженная ручная граната. А эта граната была действительно заряжена. Я еле успел отшвырнуть ее от себя и прижаться к земле за мешками с песком. Именно в эту секунду журналист из «Квика» успел сделать черно-белую фотографию, копия которой по сей день хранится у меня. Всю мою оставшуюся жизнь она будет напоминать мне о том, что в районе военных действий нельзя доверять буквально никому.

Как мы увидим, журналисты и СМИ манипулируют нами круглые сутки. Везде и всюду. Между тем, наши мозги уже к этому привыкли. Нам ведь известно, что СМИ часто лгут нам. Но дело обстоит гораздо хуже в случаях, когда нам не просто лгут, но манипулируют нами с целью вызвать в нас определенные эмоции и оказать на нас определенное влияние. Когда государство, скрывающееся за спиной журналистов, использует этих журналистов для распространения слухов.

Сам я столкнулся с этим в тот момент, когда был «отключен» теми секретными службами, которые в период моей работы в ФАЦ подкармливали меня информацией. В конце 2003 года я ушел из ФАЦ. А в начале 2004 года, выступая в Дрездене с докладом, я был проинформирован о том, что полиция и прокуратура производят обыск в моей расположенной на расстоянии многих сотен километров от Дрездена квартире. В связи с «подозрением в государственной измене». Эта новость обошла все СМИ, от «Тагесшау» до « Шпигеля» [151] . В ФАЦ тоже появилось сообщение: «Обыск в квартире эксперта по терроризму», в котором упоминалось мое имя. И я одним махом превратился в уголовника, причем не только с точки зрения соседей. Я был изумлен тем, что деятельность, которая еще вчера поддерживалась государством (получение, оценка и использование секретных документов), неожиданно стала изображаться в качестве уголовного преступления. И лишь постепенно я понял, что меня просто решили публично дискредитировать и «отключить». Сигнал, данный тем самым мне и всем, кто снабжал меня материалом, означал: Ульфкотте должен немедленно прекратить этим заниматься. Задним числом я понял все, кроме одного. И вот чего я не понял: почему ни «Тагесшау» , ни «Шпигель» , ни ФАЦ по сей день так и не сообщили о прекращении начатого в отношении меня уголовного расследования. А ведь я не разглашал никаких секретов, никого не предавал и не совершил никаких уголовных преступлений. Во всяком случае, тогда я понял появление сообщений обо мне следующим образом: можно публично расправиться с человеком, а впоследствии не признать совершенной в отношении него несправедливости. Независимо от моего, незначительного, случая, людям просто следует это знать. Во всяком случае, сегодня я не могу удержаться от улыбки при сообщениях СМИ о разоблачениях политических деятелей, или когда все СМИ вдруг начинают сообщать об обыске в чьем-то доме в связи с каким-либо подозрением. Порой за этим кроются совсем иные причины, как я убедился на собственном опыте. А журналисты не обязаны впоследствии сообщить правду, чтобы реабилитировать тех, с кем они расправились. Я считаю постыдным тот факт, что ФАЦ, которая в 2004 году сообщила (правду) о произведенном у меня обыске, впоследствии, после прекращения возбужденного в отношении меня уголовного дела, не восстановила мое доброе имя и до сих пор не извинилась передо мной за свое поведение. Тем не менее я постарался сохранять в этой книге верность фактам и в отношении ФАЦ. Но для меня не стало неожиданностью, что журналист Штефан Ниггемайер в связи с другим случаем написал, что ФАЦ умалчивает своим читателям об «имеющей большое значение критике» в свой адрес [152] . И он сообщает, что один из окружных председателей молодежной организации ХДС «Юнге унион» перестал выписывать ФАЦ из-за одностороннего характера ее репортажей [153] . Сегодня я это хорошо понимаю.