Н. Чернышевский - Полное собрание сочинений в 15 томах. Том 2. Статьи и рецензии 1853-1855 - 1949

Диспут был назначен на 10 мая 1855 года.

Чернышевский настолько был уверен в своем превосходстве над оппонентами, что в день диспута почти не готовился к нему, занимаясь главным образом правкой корректуры «Современника».

Диспут начался в час пополудни под председательством ректора Петербургского университета П. А. Плетнева. Среди слушателей присутствовали близкие, друзья и знакомые Чернышевского: его жена Ольга Сократовна, А. Н. Пыпин, П. В. Анненков, И. И. Введенский, Ф. Е. Корш, А. А. Краев-ский, В. И. Даманский, Л. А. Мей, И. И. Панаев, П. П. Пекарский, И. В. Писарев, А. Ф. Раев, С. И. Сераковский, А. Н. Струговщиков, И. Г. Терсинский, Н. В. Шелгунов и др.

Официальными оппонентами были профессора А. В. Никитенко и М. И. Сухомлинов.

Описание этого «знаменательного дня» сохранилось в «Воспоминаниях» Н. В. Шелі унова (Гиз, 1923, стр. 163 и сл.). Шелгунов говорит, что умственное движение шестидесятых годов, выразившееся наиболее ярко с 1859 по 1862 год, впервые было провозглашено в 1855 году именно на публичном диспуте в Петербургском университете, когда Чернышевский защищал свою диссертацию.

«Небольшая аудитория, отведенная для диспута, была битком набита слушателями. Тут были и студенты, но, кажется, было больше посторонних, офицеров и статской молодежи. Тесно было очень, так что слушатели стояли на окнах. Я тоже был в числе этих, а рядом со мной стоял Сераковский (офицер Генерального штаба, впоследствии принявший участие в польском восстании и повешенный Муравьевым)… Чернышевский защищал диссертацию со своей обычной скромностью, но с твердостью непоколебимого убеждения. После диспута Плетнев обратился к Чернышевскому с таким замечанием: «Кажется, я на лекциях читал вам совсем не этоі» И действительно, Плетнев читал не то, а то, что он читал, было бы не в состоянии привести публику в тот восторг, в который ее привела диссертация. В ней было все ново и все заманчиво: и новые мысли, и аргументация, и простота, и ясность изложения. Но так на диссертацию смотрела только аудитория. Плетнев ограничился своим замечанием, обычного поздравления не последовало, а диссертация была положена под сукно».

Утверждение Чернышевского в звании магистра последовало лишь в ноябре 1858 года, когда у него пропал всякий интерес к научно-университетской карьере 33 33 См. письмо отцу 13 января 1859 г.: «Вчера узнал я неожиданную новость о деле, про которое забыл думать, но которое, вервятно, интереснее для Вас. Вот уже четыре года, как я держал экзамен на магистра. По окончании всех формальностей решение университетского совета было, как обыкновенно, представлено на утверждение министру народного просвещения. Министром в то время был Норов, который не мог слышать моего имени, — почему? бог его знает, я никогда его в глаза не видел, но были у меня доброприятели, которые потрудились над этим. Отвергнуть представление университета он не решился, потому что это было бы нарушением обычных правил, но положил бумаги под сукно. Университетские очень обиделись и года два приставали ко мне, чтобы я подал в университет вопрос о моем магистерстве, — тогда университет имел бы формальное основание васти дело. Я отвечал, что мне в этом нет надобности, что если они обижены, то могут поступать как угодно, а что я даже рад… потому что, слава богу, имею некоторую репутацию, не нуждающуюся в министерских утверждениях, а это дело придавало ей больше эффекта. Наконец, сменился Норов. Университетские опять приставали ко мие, чтобы я дал им нужную бумагу. Я опять сказал, что не имею в том надобности. Наконец, вчера, не знаю как, получается утверждение министра. Я улыбнулся-.» («Литературное наследие», т. II, стр. 281). .

Прения протекали именно так, как предполагал Чернышевский. По словам Пытшна, Никитенко, отмечая целый ряд неоспоримых достоинств диссертации, тем не менее отвергал ее философскую основу и защищал «незыблемые идеальные цели искусства, установленные существующей эстетической теорией». Сначала Чернышевский возражал очень сдержанно, признавая, что его диссертация слабо аргументирована. Но он указал, что слабость этой аргументации зависела не от него (здесь несомненно имелись в виду цензурные препятствия). Затем он говорил о господстве рабского преклонения перед устаревшими мнениями, о предрассудках и заблуждениях, о боязни смелого, свободного исследования и свободной критики, которая не должна знать преград. «Только этим обстоятельством и можно объяснить, что в нашем образованном и ученом обществе держатся до сих пор устарелых и давно уже ставших ненаучными эстетических понятий. Наши понятия об идеальном значении искусства отжили, и их надо отбросить вместе со всеми аналогичными идеями о других предметах» («Голос минувшего», 1916, № 1).

Таково было впечатление присутствовавшего на диспуте Пыпина. Сам Чернышевский писал бтцу 10 мая’ «Заключился он (диспут. — Ред.) обыкновенным концом, т. е. поздравлениями, потому что диспут чистая форма. Никитенко возражал мне очень умио, другие, в том числе Плетнев, ректор, очень глупо. Впрочем, и Никитенко повторял только те сомнения, которые приведены и уже опровергнуты в моем сочиненьишке, которое, как ни плохо, все же основано на знакомстве с предметом, почти никому у нас неизвестным, потому и не может иметь серьезных противников, кроме разве двух-трех лиц, к числу которых не принадлежит ни один из людей, мне известных… Я думал, что придется мне говорить что-нибудь дельное, в ответ на возражения или, по крайней мере, по поводу их, — но они были так далеки от сущности дела, что и ответы мои должны были касаться только пустяков. Одним словом, диспут мог для некоторых показаться оживлен, но в сущности был пуст, как я, впрочем, и предполагал. Не предполагал я только, чтобы он был пуст до такой степени» («Литературное наследие», т. II, стр. 256).

Выход из печати диссертации, несмотря на важность затронутых в ней вопросов, не вызвал оживленной полемики. Журнальные отклики были немногочисленны. В 1855 году появились лишь две рецензии. С. Дудышкин в «Отечественных записках» (1855, июнь) дал довольно подробный анонимный разбор диссертации с резко отрицательной оценкой ее. По мнению рецензента, новые принципы, положенные в основу эстетической теории Чернышевского, должны повергнуть читателей в «неподдельный ужас». С особым возмущением рецензент отнесся к утверждению Чернышевского, что «единственная цель и значение очень многих (большей части) произведений искусства — дать возможность хотя в некоторой степени познакомиться с прекрасным в действительности тем людям, которые не имели возможности насладиться им на самом деле».

«Лучше повторять, — говорит рецензент «Отечественных записок», — избитую фразу, что предмет эстетики — прекрасное. Это объяснение, как ни односторонне оно, имеет, по крайней мере, то преимущество, что указывает на форму как на главное условие эстетических произведений».