Андрей Мирошниченко - Сюжеты Ельцинской эпохи

Успех — вот главный моральный критерий капитализма. Что же пишет Сорос? «…Культ успеха может стать источником нестабильности в открытом обществе потому что он может подорвать наше ощущение правоты или заблуждения. Именно это и происходит сегодня в нашем обществе. Нашему представлению о верном и неверном угрожает наша зацикленность на успехе, мерилом которому являются деньги». Интересно, откуда он так хорошо знает российские реалии?

«Вот главный урок, — говорит Сорос, — крушение деспотического режима не означает автоматического установления открытого общества. Открытое общество не сводится к отсутствию государственного вмешательства и тирании». То есть для России можно перевести так: разрушение коммунизма и создание формальных механизмов саморегулирующегося рынка — еще не есть открытое общество. Бог с ним, с названием «открытое общество», но мы видим, что то, что получилось в России, — «не есть хорошо».

Вряд ли кризис 17 августа был вызван теми саморазрушительными тенденциями в капитализме, о которых пишет Сорос. Нет, у кириенковского кризиса были сугубо российские причины. Но обвал рынков дал повод задуматься о сути и будущем капитализма в России.

Знаменательна такая фраза финансиста: «Понятие открытого общества легче определять путем поиска его врагов, чем через позитивное содержание. Однако без такого позитивного содержания открытое общество обречено пасть жертвой своих врагов».

Кажется, Россия развивается синхронно с убеждениями Сороса — он тоже заговорил о необходимости позитива, а не разрушения. До сих пор мы определяли благое устройство России через «не»: — раньше хотели «не коммунизм», теперь — «не капитализм» (бандитский, «саморегулирующийся»). Но протест — против КПСС-СССР, потом против КПРФ-Зюганова, потом против олигархов-Ельцина — типологически все равно протест, ничего не создающий.

Все последнее десятилетие страна жила протестом, вся политика была напитана протестностью. Поэтому сейчас, когда Россия получила представление и о коммунизме, и о капитализме, важно в конце концов обрести, а еще лучше определить позитивные ориентиры.

Российское общество постепенно приходит к пониманию, что рыночные принципы не самодостаточны, они должны базироваться на каких-то неэкономических — нравственных, национальных, духовных, традиционных — ценностях. Это понимание может стоить России дорого: разогнанный маятник возмущения против бандитского спекулятивного капитализма может устремиться в «новое прошлое», в «социалистическую» фазу. А войдя в резонанс с протестными и националистическими настроениями, может и вовсе разрушить страну.

Напоследок снова обратимся к олигарху: «Мне кажется, стоит отказаться от резкого противопоставления открытости и закрытости и посмотреть на открытое общество как на некую золотую середину, где, с одной стороны, права личности защищены, а с другой, имеются некие общие ценности, цементирующие общество. Эта золотая середина подвергается угрозам со всех сторон. С одной стороны, коммунистические и националистические доктрины грозят засильем государства в экономике. С другой, капитализм laissez-faire усугубит нестабильность, которая в конечном итоге окончится крахом».

(Статья Дж. Сороса «Угроза капитализма» с сокращениями опубликована в журнале «Пушкин» № 5, 1998. Полный русский текст статьи в Интернете — http:// www.russ.ru/journaL/peresmot/97–07–14/soros.htm).

Декабрь 1998 года.

Натовские бомбардировки Югославии окончательно выявили тектонический перелом в массовом сознании россиян. Предчувствие укрепления «морально-волевых качеств» российского общества нашло полномасштабные подтверждения в марте 1999-го.

И это уже проявлялось не только на ментальном или политическом уровнях, но и на вполне брутальном в действиях и высказываниях большого количества людей. Будучи в конце марта в Москве, я видел, как толпа яйцами и чернилами расписывала свои новые настроения на стенах американского посольства. А милиция заботливо стерегла толпу, чтобы она… не вывалилась с узкого тротуара на проезжую часть — под колеса автомобилей, задорно клаксонящих в поддержку демонстрантов.

Другая кардинальная перемена — пожалуй, впервые широкие круги общественности оценивали что-либо в унисон с властями.

Вышло так, что, решая какие-то свои проблемы посредством войны в Югославии, Запад возбудил мощный порыв патриотизма в России.

Запад всегда был для России значимым «другим», возбуждающим ревность, зависть, ненависть, мобилизующим на догоняющее развитие. Все модернизации и неизбежно сопутствующие им расколы, начиная от Петра, через Ленина и заканчивая Чубайсом — все осуществлялись под влиянием западных образцов. Сегодня Россия переживает очередной крутой поворот в своих отношениях с Западом. Но главное — очнувшись от перестроечного гипноза вестернизации, Россия получила наконец шанс обрести собственную национальную идею, не навязанную сверху, выросшую из народных настроений. Спасибо Клинтону…

До начала 1960-х Советский Союз мог более-менее успешно конкурировать с капиталистическими странами в индустриальном соревновании. Но в СССР не нашлось ничего, чем можно было бы ответить на постиндустриальный вызов цивилизации. Днепрогэс и ракеты СС-20 оказались бессильны перед джинсами «Ливайс» и ВИА «Битлз»…

Даже сам акт низвержения советской империи был хорошо поставленной культурной провокацией, показавшей технологическое превосходство Запада. Всем памятны первые встречи Горбачева с американскими лидерами, но мало кто знает о том, как писался их западный сценарий. Некий Владимир Лефевр, советский эмигрант, предложил Госдепартаменту США концепцию контролируемой конфронтации. Он описал этическую систему Запада как компромиссную, а этическую систему СССР — как конфронтационную (говорят, именно к этому лефевровскому описанию СССР Рейган потом выдумал образ «империя Зла»). Лефевр придумал, как помочь советским лидерам обмануть свою этическую систему. В рамках идеологии «win-win» (обе переговаривающиеся стороны выигрывают) было спровоцировано следующее решение: СССР объявляет об одностороннем моратории на ядерные испытания и тем самым будто бы одерживает моральную победу над оголтелым милитаристским Западом. Американские технологи додумались даже до того, чтобы в дальнейшем помогать Горбачеву обеспечивать приемлемый для советской идеологической машины уровень конфронтации с Западом. Но теперь то, что преподносилось в СССР как конфронтация, для Запада было компромиссом и обеспечивало превосходство западной этической системы (по Лефевру).