Александр Севастьянов - Преступник номер один. Уинстон Черчилль перед судом Истории

Поистине, он сдержал слово. Британцы не получили ничего, кроме обещанного им.

Бросившись на защиту евреев, Черчилль самым худшим образом подставил Англию и англичан. Возможно, до конца 1930-х годов евреи принесли Англии и лично семье Черчиллей немало благ, чем вызвали у него стремление как-то их отблагодарить. Но он «отблагодарил» их тем, в частности, что столкнул Англию и весь мир – в величайшую в истории бойню. И тем самым с лихвой перекрыл полученное Англией благо. Традиционно причисляемая официальной историографией к странам-победителям, Англия оказалась по факту в стане побежденных.

Главный результат: благодаря Черчиллю Великобритания вновь превратилась в Англию. Она сегодня все еще проедает остатки своего колониального наследия. Но скоро ее саму съедят выходцы из бывших колоний. Уже один тот факт, что принцессу Диану – английскую великосветскую аристократку, особу королевского дома и символ Британии – имел и вертел как хотел араб Аль-Файед, о многом говорит: это знамение времени! А недавнее избрание мэром Лондона мусульманина-пакистанца Садик Хана ставит логическую точку в тысячелетней истории столицы английского народа.

Словно оправдываясь за совершенное, Черчилль всегда упирал на то, что «евреи-сионисты всего мира и палестинские евреи были целиком и полностью на нашей стороне в войне с Германией» (313). Интересно: а на чьей стороне должны были быть евреи в той войне с немцами?! Это ведь была во всех смыслах их война. И это Англия была на их стороне, а не они на ее, ради них-то она и в войну влезла, и проиграла эту войну ради них! Черчилль, как обычно, все выворачивает наизнанку, ставит с ног на голову. Превратная логика лжеца и демагога!..

Черчиллю было не привыкать упорно противодействовать любому давлению на него со стороны оппонентов, будь то парламентское большинство, коллеги-однопартийцы или собственный чиновничий или военный аппарат. Он никогда ни с кем не считался и выражал это иногда вполне недвусмысленно. Так, однажды он изрек весьма характерную сентенцию: «Из каждых пятидесяти офицеров, вернувшихся с Ближнего Востока, – заявил он во время выступления в Комитете начальников штабов, – только один благожелательно говорит о евреях. Однако это лишь убеждает меня в том, что я прав» (255).

Казалось бы, офицеры, вернувшиеся с Ближнего Востока, не понаслышке знали о положении вещей там, судили трезво, со знанием дела. Но… Вся рота, как говорится, шагает не в ногу, один я молодец!.. Какая непрошибаемая наглость! Это не самоуверенность, а именно наглость самого скверного пошиба, выпестованная вседозволенностью. Ведь нашему политику все всегда сходило с рук.

Между тем Гилберт признается с обезоруживающей откровенностью: «За период нахождения Черчилля в должности премьер-министра в период войны его симпатии по отношению к сионистам и их чаяниям практически ни в одном пункте не разделялись большинством его кабинета» (237). Сам Черчилль также это отлично сознавал и, не стесняясь, не раз признавал, что его друзья и коллеги по партии консерваторов «не согласны со взглядами, которые я высказывал по отношению к делу сионистов» [142] (323).

К этому, собственно, и добавить-то нечего. Черчилль творил проеврейскую политику Великобритании, постоянно насилуя волю и разум собственно английской политической элиты, английского политического класса. Шел не только против своей партии, но и против своей страны, по сути дела. И это любимец нации? Это британский политик?!

Я хотел бы проиллюстрировать свое недоумение самыми выразительными примерами противостояния Черчилля с английской администрацией, в том числе из его собственной партии и собственного аппарата, поскольку эти примеры наиболее вопиющи. Возьму только тот период, когда он возглавлял кабинет в качестве премьер-министра.

Как мы помним, едва ли не центральной проблемой, возникшей с момента вторжения немцев в Польшу, стала проблема иммиграции в Палестину евреев, бежавших от преследований нацизма. Черчилль был сторонником максимальной квоты, но большинство его коллег стояло на другой позиции, не желая осложнять отношения с арабским миром и создавать на Ближнем Востоке взрывоопасную ситуацию. Они опирались в этом вопросе на «Белую книгу», но не ту, что издал Черчилль в 1922 году, в бытность министром по делам колоний, а ту, диаметрально противоположную по смыслу, что выпустило правительство в 1939 году, против которой дружно выступили сионисты и Черчилль [143].

В ходе парламентского обсуждения 23 мая 1939 года Черчилль из кожи вон лез, чтобы убедить депутатов дезавуировать эту правительственную «Белую книгу». Свою речь он накануне согласовал с Хаимом Вейцманом, пригласив того на ланч к себе домой, в свою собственную квартиру, где Вейцман признал, что «архитектура речи совершенна». Назавтра в парламенте Черчилль, конечно же, кричал о «предательстве Декларации Бальфура» и договорился даже до того, что «это – конец видения, надежды, мечты» (200). О ком это он? Это что, англичане имели видения, надежды и мечты по поводу массового вселения евреев в Палестину? Конечно нет! Англичанам и без того хватало о чем помечтать – притом на своей земле и о своих проблемах. Как характерен этот полемический перехлест! Каким вызовом родному английскому народу он звучит!

Позиция Черчилля, наконец, открыто разошлась с позицией английского правительства. «Но «Белая книга» 1939 года не была ни отозвана, ни изменена в результате речи Черчилля. Правительство опиралось на самое значительное большинство в парламенте за всю политическую историю Великобритании, и в ходе голосования 268 депутатов высказались в поддержку политики правительства и лишь 179 против» (204).

Англичане в очередной раз показали, что в своем большинстве не разделяют односторонне проеврейскую позицию Черчилля. При всем его красноречии. Но его это, конечно же, не смутило. Ведь он проиграл битву, но не войну. Продолжая ее и вспоминая спустя несколько лет об этом эпизоде, Черчилль выразился сильно, но шокирующе превратно: «Следует помнить, что «Белая книга» вызвала острейшие разногласия в палате общин… Едва ли можно найти какой-то другой вопрос, по которому мнения в Великобритании разделены в большей степени, чем этот, мешающий сплочению нашего общества в условиях начавшейся войны» (209–210).

Вот даже как! Оказывается, еврейский вопрос настолько затронул Англию, что прямо-таки угрожал ее национальному единству перед лицом войны! Это какая-то сверхизвращенная логика, перевернутая, микроскоп вместо телескопа. По этой логике, чтобы не раскололась английская нация, ради ее сплочения следовало пойти навстречу всем требованиям евреев и снять все ограничения на их въезд в Палестину.