Литературная Газета - Литературная Газета, 6592 (№ 13/2017)

– Но всё-таки, в чём дело?

– Не отражены, не показаны и даже не названы передовые хозяйства области. Не названы передовики производства как в сельском хозяйстве, так и в промышленности... Цифры достижений... «Вы посмотрите, – говорили мне из обкома, – какой-то бабке Акулине у него отведено несколько страниц, чуть ли не целая глава посвящена этой бабке Акулине. А вот я, как один из руководителей области, эту бабку Акулину не знаю, первый раз о ней слышу. А между тем там рядом – передовая телятница, там же – передовая звеньевая по выращиванию кукурузы, и о них – ни слова! О том, что колхозная свинья утонула в навозной жиже, он написал, а о том, что этот колхоз имеет хорошие показатели...»

– Втык втыком, – продолжал Сергей Васильевич, – но нас обязали исправиться. После нашей положительной рецензии мы были вынуждены опубликовать письмо инженера завода «Автоприбор». В письме говорится, что мы поторопились с положительной оценкой твоей повести, что она требует критического отношения. Это критическое отношение мы дали тоже. Директор областного издательства Мацкевич (да ты его знаешь) выдал огромную статью на три подвала, где от твоих «Просёлков» не оставляет камня на камне. А ты разве не видел сегодняшний номер нашей газеты? Там как раз опубликован подвал Мацкевича...

На другой день, когда мы все – гости из Москвы и местное начальство – расселись в президиуме (совещание происходило в здании бывшей городской думы, а теперешнего Дворца пионеров), Ларин преподнёс мне ещё один сюрприз.

– Вон видишь этого, лысоватого, в заутюженном костюме, с папкой на коленях? Это один из секретарей горкома. Ему поручено выступить сегодня на открытии совещания и разгромить с трибуны твои «Владимирские просёлки». В папке у него как раз разгромная речь.

– Но это странно и, я бы сказал, негостеприимно. Можно было бы устроить читательскую конференцию, позвать меня и там обсудить повесть, а то – пригласили руководителем семинара, посадили в президиум и собираются громить. А я ведь могу встать и уйти из президиума. И вообще уехать в Москву.

– Я тут ни при чём. Ну, извини, мне надо в редакцию... завтрашний номер... Сергей Васильевич исчез, на трибуну выходили ораторы, лысоватый и заутюженный, с папочкой на коленях, всё нервознее ёрзал на стуле (значит, приближалась его очередь выступать), а я не знал, что мне делать. Сидеть в президиуме и на виду у всех глотать лягушек? Незаметно уйти и действительно уехать в Москву? Взять потом слово и защищаться? Вдруг около меня опять плюхнулся на стул запыхавшийся грузный Ларин в роговых очках.

– На, читай, да скорее. Только сию минуту отстучал телетайп... В те годы центральные газеты приходили в областные города не утром, как теперь, а во второй половине дня. Однако утром для сведения поступала в местную газету обширная телеграмма с перечнем основных материалов главной газеты страны – «Правды». Сергей Васильевич и дал мне в руки такую телеграмму. В телеграмме Ларин успел подчеркнуть жирным красным карандашом, что на третьей полосе «Правды» опубликована большая статья Валерии Герасимовой «В родном краю», о «Владимирских просёлках» Владимира Солоухина.

– Так ты дай эту телеграмму тому оратору из горкома, пока он не успел ещё выйти на трибуну.

До сих пор я не уверен, что мы поступили правильно. Может быть, надо было дать ему высказаться, а потом уж и врезать устами «Правды». Пробежав глазами телеграмму, готовящийся к выступлению оратор подхватил свою папочку под мышку и мгновенно из президиума исчез, послав председательствующему записочку, вероятно, о том, что от выступления отказывается. Нет, но каково стечение обстоятельств, каково совпадение, какова судьба? Как в кино, говорят в таких случаях.

Фантастический разговор

В этом могло и не быть ничего фантастического. В 1955 году в марте я на целый месяц выезжал в Будапешт как корреспондент «Огонька». Первым делом идёшь в посольство. Сам я – молодой, начинающий, безымянный, но «Огонёк» есть «Огонёк», фирма, орган ЦК КПСС. А он, о ком теперь пойдёт речь, был в то время послом в Будапеште. Он помог тогда нам (мне и фотокорреспонденту Коле Драчинскому) встретиться с тогдашним лидером Венгрии, Матиасом Ракоши. Он же, посол, помог нам встретиться со знаменитым и престарелым венгерским скульптором Штроблем. Это его, Штробля, скульптура венчает гору Геллерт над Будапештом. Женщина держит в поднятых над головой руках огромное перо птицы. Когда мы пошли к Штроблю, посол тактично предостерёг нас, рассказав, как вот так же он, посол, помог фотокорреспонденту другого журнала попасть в мастерскую великого скульптора и фотокорреспондент снимал там его больше часа, а потом в журнале появилось несколько жалких замельчённых фотографий.

– Конечно, если я попрошу, Штробль не откажет. Но что значит снимать такого человека в течение часа? – резонно спрашивал нас посол. Он же будет ждать отдачи в журнале. Он же привык к полосным снимкам. Венгерские журналы посвящали ему целые номера...

Потом был огромный приём в советском посольстве (это была десятая годовщина образования ВНР), потом был грандиозный приём в здании парламента (самом красивом здании Будапешта), потом посольство же помогло нам с Драчинским сесть на наш грузовой пароходик, и мы из Будапешта по апрельскому половодью две недели плыли из Будапешта в Измаил... Одним словом, общались, общались тогда в Будапеште с советским послом. Так удивительно ли, что, оказавшись на недосягаемой практически высоте, он захотел поговорить с литератором, с которым познакомился в молодости и который тоже ведь не остался навек в молодых безымянных корреспондентах «Огонька»? Нет, сначала, услышав по телефону, кто меня приглашает, кто хотел бы поговорить «в удобное для вас время», я всё-таки был удивлён и потрясён. Но потом, когда машина уже мчала меня, куда надо, я думал: «А почему бы, собственно говоря, и нет?» Он – глава многосложного, с экономическими, продовольственными, социальными, демографическими, политическими, идеологическими противоречиями государства. Должен же он всё это чувствовать, должен же искать какой-нибудь выход из положения. А я коловращаюсь внизу, езжу, смотрю, пишу, думаю. Разве не полезно было бы ему послушать, что думает литератор, соприкасающийся с жизнью по иным касательным, нежели он? Так что к моменту встречи, когда надо уж было переступить порог кабинета и сделать 10–15 необходимых шагов, чтобы приблизиться, встреча не казалась мне ни фантастической, ни даже удивительной. Я бы на его месте поступил точно так же. ...С той будапештской весны прошло больше двадцати пяти лет. Уж не было того худощавого, подобранного, легко выходящего из кабинета в приёмную на шум голосов человека, а был человек старый, усталый и больной.