Газета Завтра - Газета Завтра 608 (29 2005)

До Белино километров сорок узкой асфальтовой дороги. В кустах — замшелые кирпичи фундамента другой барской вотчины — барона Дельвига. В ближайшей избушке — голос. Заглядываю через плетень— тургеневский мужичок. Достаю из дорожных запасов бутылку портвейна, захожу во дворик: "Стаканчика не найдется, хозяин?" Проверенная военная хитрость. Сидим в тени вековой липы. Геннадий рассказывает, как ехал однажды на тракторе, и колесо вдруг провалилось на ровной дороге. Дал задний ход. Глянул в провал. А там — череп, ордена и "коричневый пиджак". Потом оказалось, это склеп и череп поэта Дельвига.

Я знаю, что за мысли водились под этим черепом кроме поэтических. " Теперь деревня только обещает деньги, а не дает. Покорнейше прошу одолжить мне 1000 рублей. К вам письмо двенадцатое из числа приготовленных мной для почты подобных мольб. Благодаря корысти управляющего и собственной моей оплошности в прошлый год Белино дало всего 4800 рублей. А только по закладам пришлось выплатить более трех тысяч".

А вот у Фета получалось. Он завел плодопеременное хозяйство, машины, действовал властно, в чем-то по-сталински, скор был на кулачную расправу, по-офицерски властвовал как на завоеванной территории, и Воробьевка расцвела — все об этом писали: "Фет в белом халате с медалью мирового судьи на животе выглядит весьма довольным жизнью. У него в доме европейская мебель, прислуга в ливрее, пони и ослы на дворе".

Вооруженный такими знаниями, еду к нему в Щигровский уезд. Вдоль железной дороги наперегонки с курортными поездами. По карте — верстовке 1889 года издания нахожу райский уголок поэта — голое место в подстепье. Жаворонок завис, как воздушный змей, на огромной удалении. Вместо пруда — бочажина. Монтировкой потыкал землю, не зазвенит ли камень фундамента — напрасные надежды. Пустыня.

Сначала помещики отсюда деру дали, думаю, а потом и мужичкам не пожилось. И они в города рванули подальше от этой каторги земледельческой.

Напоследок, уже в вечерней прохладе, добрался до поместья славного журналиста золотого века Алексея Сергеевича Суворина. Тут фундамент еще как крепостная стена, хотя тоже кусты кругом. Называется Никольское, но теперь пустой это звук. Глухомань. Только ряды лип еще можно рассмотреть. Темные аллеи.

Алексей Сергеевич — бедный попович, робкий провинциал — как-то сподобился наскрести денег на покупку обанкротившейся газеты. Раскрутил и разбогател. Сделался помещиком. Все доходы с газеты вбухивал в хозяйство. Так и не достиг окупаемости. Из дневника: "Сделать два пруда. На весну вычистить. Насадить рыбы. Сделать дорожки в саду. Окончить флигель. К нему — каменную пристройку. Устроить птичник, свинарник. Для коров — отдельное помещение. Канаву по огороду. Лес для школы. Нанять Платона и Никиту для постройки школы. Продать ненужный скот. Купить быка и коров. Купить гусей и кур. Покрасить полы в доме. Переделать ванную. Наломать камней для мельницы и риги. Для мельницы — вал, колесо, жернова. Толчею покрыть тесом. Ледник переделать. Покрыть уралитом. Ограда вокруг сада 1200 саженей. Вычистить лес, вычистить парк. Должен: Земской управе, Крестьянскому банку, Торговому дому Василий Красавин. Водопроводчику". Одно слово: дотации.

Еду мимо совхозных коровников по деревне, где еще видны люди. Современная русская деревня — это резервация. Хорошо. Только тогда нужно, чтобы наш “Нефтегаз” давал каждому деревенскому человеку по пять тысяч рублей в месяц, монетизируя дотации. Деньги должны поступать на личный счет Ивана и Марьи. А субсидии, как видно, убивали и убивают деревню, и в конце концов сделают из нее индейские поселения.

Давно уже русская деревня перестала быть единственной кормилицей страны. Давно уже цена хлеба не зависит от того, урожайный год или засушливый. Классический голод терзает теперь только Африку. Оттого и взгляд на русского мужичка меняется. Теперь к нему относятся как к убогонькому. Увы, уже не в нем, мужичке, заключен русский дух, а в тех русских людях, которые добывают в лабораториях водородное топливо, затевают термоядерный бизнес, рубятся в спортивных матчах, пишут либретто опер и рок-музыку.

Не только мимо наших деревень прокатывается нынче жизнь, но и — безостановочно — мимо железнодорожных станций.

Шесть километров в сторону от Симферопольского шоссе — станция Скуратово. Советую побывать. Вокзал, каких не встретишь и в ином губернском городе. Зачем проходной станции между Тулой и Орлом такой вокзал? Есть ответ. Охотничья это станция. Хрущевско-брежневская. Отсюда они, тоже, как Тургенев страстью к стрельбе пылая, ездили на уазах в заповедные леса, били кабанов и лосей. А потом в великолепном вокзальном ресторане пили на посошок.

Вокзал станции Скуратово — выставочный экспонат в музее СССР под открытым небом. Реставрирован с помощью технологии евроремонта. В туалете — рулоны бумаги. Запах ландыша. А помните вонь вокзальных нужников? Хотя бы даже и в Москве. Эта вонь, как воспоминание, очень мне мила. А запах ландыша напоминает морг и крематорий.

Пряничная станция Скуратово. Глазурью облитая. Паровоз ЭЛка в черно-белом окрасе со звездой в передке стоит как действующий, маневровый, будто тепленький, только что парок из-под брюха не сочится. А поодаль еще один вокзал — первобытный, бревенчатый, чеховских времен тоже раскрашен, как для киносъемок. И пятиэтажки на заднем плане искусно размалеваны по правилам камуфляжа военного времени. Совсем не режут глаз. Не станция— картинка. А все поезда — мимо на полном ходу. Как там у Блока: "Быть может, кто из проезжающих посмотрит пристальней из окон?"

Посидеть летним вечерком в скверике у паровоза под чугунный шелест проносящихся крымских, кавказских составов — не хило. Если бы не события в райцентре — тут бы и заночевать. Тишина, как в деревне. Составы стрекочут цикадами.

И от деревень, и от станций отступила русская провинциальная жизнь в районные городки. Вот и мой излюбленный этот тульский городок стал большой и единственной деревней на весь уезд. В нем-то жизнь кипит. В разгаре праздник "Тургеневское лето". Завтра всем миром поедут на "Бежин луг". Потом в Колотовку к "Певцам". А сегодня — свадьбы!

Очистили главную площадь от машин. Подмели. Вспрыснули водичкой из леек. И ударили в колокола — цифровая запись суздальских перезвонов из динамиков. Пары молодых двинулись шеренгой торжественным, литургическим, ходом. Белые невесты, черные женихи, разноцветные шаферы и родичи. Парад принимал Волков. Если и не на трибуне, то на крыльце здания администрации. Говорил: "Хорошо идут!"

Тут же под солнцем — загсовский стол. Поодаль — стол с шампанским. Когда провозгласили брак состоявшимся, Волков воспользовался правом первого поцелуя молодых жен, прося, однако, разрешения у молодых мужей. И целовал, кажется, отнюдь не по-отечески. Такой цивилизованный князь тут мне увиделся в нем. Если бы не чиновничий пиджак с галстуком, а парчовая накидка да шлем, да борода...