Газета Завтра - Газета Завтра 7 (1159 2016)

Но христианский Бог — Абсолют, поэтому соревнования идут не здесь и сейчас, а вообще: отсюда рекорды.

С кем соревнуется атлет, воспитанный христианской цивилизацией? С Богом, поскольку стремится к пределу принципиальных возможностей. Достигнув которого, он окажется в мире, свободном от "первых и последних". Вот только пределы, как говорил Коши, не достигаются — к ним приближаются.

Религиозная составляющая не исчезла, рекорд по-прежнему часть ритуала. Пусть никого не сбивают с толку количественные характеристики сакрального. Разве не божественным языком говорит математика? Она священна, как мог сказать Картезиус, поскольку языком математики говорит наука, а наука тем больше наука, чем больше в ней математики. Позитивизм неизбежно обожествил количество. Ритуал и рекорд, таким образом, находятся в одной плоскости — сакрального.

Но что будет, когда исчерпаются физические возможности человека? Гипотеза: будут использоваться измерительные приборы, фиксирующие даже случайные отклонения, — и это тоже будет священно, ибо научно.

Затем — ввиду бессмысленности гонки за временем — с неизбежностью возникнут дополнительные параметры, связанные с техническим мастерством: спорт будет эстетизироваться, стремясь к красоте, поскольку красота имеет в основе рациональность и число, то есть те же параметры, что и наука, религия, спорт.

Единственное, что не изменится в процессе "гонки за временем", это командные виды спорта — они наиболее точно соответствуют понятию игры как в терминологии Хёйзинги, так и в терминологии Кайуа. Именно командным играм посвящены самые эмоциональные страницы, причём автор обращается к литературным цитатам, что выглядит вполне научно в рамках эстетизации спорта.

Спорт, наука, эстетика, рекорды — всё связано после Декарта с религией: спорт остается священнодействием, а наука, будучи религиозным актом, только выигрывает от обращения к красоте, что прекрасно демонстрирует обозреваемая книга.

Полоумный Ж.

Владимир Бушин

Политика Ленин Жириновский

послесловие к спору о Ленине

Ещё в 1924 году Сталин однажды заметил: "История нашей партии знает факты самых чудовищных сплетен и лжи против её руководителей". Он знал, что говорил: ни о ком столько не лгали, как о нём — и при жизни, и после смерти — вот уже почти 70 лет. Если окинуть взглядом несколько последних десятилетий, то увидим три разнокалиберных фигуры особо рьяных хулителей: Солженицын, Новодворская и Жириновский. Двух первых Господь уже призвал для ответа. Остался Жириновский. У него конкурентов нет. Он — как пушкинский анчар:

Природа жаждущих степей

Его в день гнева породила,

И зелень мёртвую ветвей,

И корни ядом напоила.

Яд каплет сквозь его кору,

К полудню растопясь от зною,

И застывает ввечеру

Густой прозрачною смолою.

К нему и птица не летит,

И зверь нейдёт; лишь вихорь чёрный

На древо смерти набежит —

И мчится прочь, уже тлетворный…

Да, конкурентов, соперников, особенно по крепости голосовых связок и силе воплей, у Жириновского нет.

И вот 27 января мы созерцали по телевидению словесный поединок этого Древа Смерти с писателем Александром Прохановым. И капал яд, и веял с экрана тот самый тлетворный вихрь, о котором говорил Пушкин.

Жириновский вопил, размахивал кулаками и изрыгал то, что мы слышали ещё больше четверти века тому назад, давно опровергли и высмеяли. Например, он пересказывал сюжетцы из книги Д.Волкогонова "Триумф и трагедия", вышедшей в трёх томах в 1989 году и тогда же выброшенной на помойку. Там В.Ж. её, видимо, подобрал.

И вот мы слышим: "У Ленина только 20 % русской крови, а у меня 50, в два с половиной раза больше!!!"

Да подавись ты своими процентами! Не соображает, что со своими подсчётами процентов он приобщается к расистам вроде Познера, который недавно объявил, что Пушкин — не русский поэт. Как же! У него же, по подсчётам этого пушкиниста, 8-10% африканской крови. Почему больше всего занимаются такими подсчётами люди этого пошиба? А порядочного человека сей вопрос никогда не интересует. Важны натура, душа, талант, если он есть. У Владимира Даля не было ни капли русской крови, но любовь к России подвигла его на создание великого, до сих пор непревзойдённого словаря. Это же святое чувство вело и художника Левитана, у которого тоже — ни единого процента.

Напирая на эти 20%, В.Ж., размахивая над головой какими-то листочками, изверг целый фонтан русофобских гадостей и клялся, что это, мол, говорил Ленин. А там такие словечки, как "шваль", "ивашки", "г…о" и т.п. Ясно же, что это не могло быть напечатано, и Жириновский не указывает, когда, по какому поводу и где было напечатано. Но я допускаю, что он мог читать это. Например, в писании какого-нибудь беглого антисоветчика. Помню, мол, однажды за бутылкой пива Владимир Ильич сказал… Поди проверь! Но ведь хорошо известно другое. Ленин с вчинёнными ему 20% написал статью "О национальной гордости великороссов", а Жириновский с присвоенными им 50% не написал ни о гордости великороссов, ни о гордости евреев. А ведь материал богатый!

А вот что писал Максим Горький, долгие годы близко знавший Ленина: "Как-то пришёл к нему и — вижу: на столе "Война и мир".

— Да, Толстой! Захотелось прочитать сцену охоты…

Улыбаясь, прищурив глаза, он с наслаждением вытянулся в кресле и, понизив голос, быстро продолжал:

— Какая глыба, а? Какой матёрый человечище! Вот это, батенька, художник. До этого графа подлинного мужика в литературе не было.

Потом, глядя на меня прищуренными глазами, спросил:

— Кого в Европе можно поставить рядом с ним?

И сам себе ответил:

— Некого!

И, потирая руки, засмеялся, довольный".

Между прочим, в этой сцене охоты Толстой пишет, что помещик Илагин за свою собаку Ерзу "год тому назад отдал соседу три семьи дворовых". Но участник охоты дядюшка Михаил Никанорыч о всей стае Илагина говорит: "По деревне за собаку плачено". Здесь, однако, мы читаем и о том, как доезжачий Данило покрыл растяпу Илью Андреевича:

"Ж…! — крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа. — Прос…ли волка-то, охотники! — и как бы не удостаивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, со всей злобой, приготовленной для графа, ударил по ввалившимся мокрым бурым бокам мерина, понёсся за гончими".

Я думаю, что Владимир Ильич с интересом прочитал и это. А Горький тогда продолжал: "Я нередко примечал в нём черту гордости Россией, русскими, русским искусством…. На Капри он, глядя, как осторожно рыбаки распутывают сети, изорванные и спутанные акулой, заметил:

— Наши работают бойчее.