Юрий Поляков - Созидательный реванш. Сборник интервью

— Вас считают писателем, тонко чувствующим конъюнктуру. Это так?

— Конечно. Чувство насущного — одно из свойств таланта, уж извините за прямоту. Что такое конъюнктура? Это определенные темы, которые волнуют общество. Скажем, Тургенев, когда писал своих «Отцов и детей», был конъюнктурщиком? Конечно, был, ведь проблема нигилизма среди молодежи в ту пору была чрезвычайно актуальна. А Лев Толстой с его «Анной Карениной»? Он тоже в известной степени конъюнктурщик — ведь всех тогда волновал кризис буржуазной семьи. Поэтому, думаю, ничего в этом плохого нет. Конъюнктурность — признак того, что писатель чувствует общество, в котором живет. С другой стороны, не надо думать, будто писатель говорит себе: «Ага! Вот это сейчас надо — сяду-ка и быстренько напишу!» Пока будешь писать, все уже проскочит, станет прошлым, неинтересным. Мои вещи, которые считают наиболее конъюнктурными, вышли спустя много лет после их написания. Те же «Сто дней до приказа» не печатали семь лет. «ЧП районного масштаба» — пять лет. «Сто дней…» не пускала военная цензура. Повесть я написал в 80-м, а в 87-м, как по заказу, приземляется на Красной площади Руст, Горбачев радостно снимает всю военную «верхушку», и Андрей Дементьев — в ту пору главный редактор журнала «Юность» — ставит мою повесть в номер. Ему звонят из той самой военной цензуры и говорят: «Нам уже доложили. Вы поставили Полякова, мы все равно не пропустим…» И вдруг Дементьев роняет в ответ: «Вы бы лучше Руста не пропустили!» Дальше — пауза. Люди на там конце провода просто не нашлись, что сказать. Сейчас, спустя двадцать пять лет, я понимаю, что это было начало краха советской цивилизации.

— А вы как-то сказали, что, если бы знали, что произойдет с нашей армией в девяностые, не стали бы эту вещь писать?

— Да, такое настроение у меня периодически появлялось. Но тут ситуация довольно тонкая. Я хотел рассказать правду об армии. Это профессиональный долг писателя. Хорош доктор, который у вас нащупал опухоль, а говорит: «Что-то у вас печень расшалилась, батенька. Поменьше острого!» Гнать такого доктора взашей! С писателем то же самое. Он должен давать социально-нравственный диагноз максимально точный. Но мы были не готовы к тому, что подобные наши предостережения используют не для оздоровления, а для разрушения. Мы не понимали, что державу попросту «валят». Эта драма сродни той, что пережили писатели предреволюционной эпохи: Бунин, Куприн, Шмелев, Вертинский, Ходасевич… Сидели потом за границей и чесали затылки — чего ж нам, чертякам, не хватало? С одной стороны, я не мог иначе написать, так как это было бы ложью. А с другой стороны, когда я видел, как, орудуя моими «Ста днями…», уродовали армию, доводя ее до того состояния, в котором она находится и сегодня, мне было горько. Но что я мог сделать? Книга, как ребенок: назад в чрево не загонишь.

— А у вас нет тоски по Советскому Союзу?

— Есть, и довольно отчетливая. Это было общество гораздо более социально сориентированное на человека. Я вырос в заводском общежитии, мои родители — рабочие, но смог реализовать себя как захотел. Сегодня такое невозможно. Творческая, научная, политическая деятельность становится кастовой и клановой. Если бы Шукшин пришел со своего Алтая сегодня, боюсь с ним бы и разговаривать не стали, если б, конечно, не женился на какой-нибудь засидевшейся дочке большого начальника или, скрепя зубами, не сменил бы сексуальную ориентацию. У советской цивилизации была идея, плохая или хорошая — другой вопрос. Мы по крайней мере хотели построить справедливое общество, пусть и потерпели неудачу. А что хотят построить нынче? Не знаю, не понимаю… Вы давно слышали из уст наших политиков слова «культура», «справедливость», «совесть»?

— А почему вас сейчас так активно издают?

— Издатели — прагматики. Они издают то, что покупают. Недавно в очередной раз вышла книга «ЧП районного масштаба» и разошлась моментально. «Козленок в молоке», «Замыслил я побег», «Грибной царь» (по нему сейчас, кстати, фильм снимают, в главной роли — Александр Галибин) — все эти мои романы постоянно переиздаются, их хорошо покупают. С чем это связано? Наверное, я пишу неплохо… Как вы считаете? Сейчас не принято оценивать писателя с точки зрения «талантлив — неталантлив». Все что угодно: раскрученный, продвинутый, культовый, знаковый, провокативный… А вот сказать — талантливый — такого нет. А ведь талант — главное. Это как вокальные данные в опере: нет голоса — нет разговора. Как редактор, я с этим сталкиваюсь постоянно — приходит рукопись, начинаешь читать и не можешь, трудно физически: плохо написано. А иногда — очень редко — начинаешь читать и словно проваливаешься в текст, наслаждаешься, оторваться не можешь, жалеешь, что так быстро кончилось. Это талант… Он или есть, или его нет. Научить невозможно. Это не умение. Это дар.

Да, я в определенном смысле коммерческий писатель. У меня тиражи пусть не миллионные, но большие — сотни тысяч экземпляров. Это вполне сопоставимо с иными акулами книжного рынка. А писатели раскрученные, премиальные чаще всего расходятся мизерными тиражами. Мы как-то позвонили в магазин узнать, сколько продали книг автора, получившего премию «Национальный бестселлер», оказалось, три экземпляра за полгода. Какой это бестселлер? Это бедселлер!

— В «Литературную газету» двери открыты всем?

— Да, такую я ставил перед собой задачу изначально, едва став редактором. «Литературка» тогда, после либерального помрачения находилась в ужасном состоянии: тираж упал, авторы ушли, читатель отшатнулся и так далее. Я задумался: что можно предложить читателям, чего нет в других изданиях? И понял — полифоничности. Широты! Объективности! Ведь авторы должны появляться в газете не потому, что они друзья, приятели, подруги, соратники, а потому, что они интересные фигуры литературного, культурного процесса. Кстати, такой принцип соответствует моим личным взглядам: ненавижу междусобойчики, искусственно созданные литературно-художественные гетто. Серьезная литература гораздо выше стенок, которыми обнесены такие гетто. Никто не верил, что я смогу реализовать этот замысел. Смеялись. Едва я заступил на пост, Швыдкой спросил меня в своем телешоу «Один на один»: «Ваша программа?» Я сказал: «Открыть газету всем…» Он — в ответ: «Это же невозможно…» Но нам удалось. Благодаря этому газета набрала тираж достаточно серьезный. Сегодня «Литературка» — наиболее объективное культурологическое издание в стране. А вот государственная политика в сфере литературы, увы, очень необъективна.

— А есть ли она вообще?

— Политики нет. Есть хитрая система реализации симпатий и антипатий тех людей, которым доверена сфера культуры. Как посмотришь, кого они вывозят на всяческие книжные ярмарки за границу, рекомендуют для переводов, кому дают премии, гранты, сразу становится не по себе. Они, что называется, сбивают всем мушку. Читатели пишут в «ЛГ»: вот, мол, увидела короткий список «Большой книги», пошла в магазин — купила. А дальше вопрос: неужели так плохо у нас с литературой, если лучшие — вот эти, которые до конца дочитать невозможно? Но если книга попала в некий короткий список, это ничего не говорит о ее качестве.