Литературная Газета - Литературная Газета 6585 ( № 5 2017)

Его распятий и картин.

…Он был так близко, рядом с нами,

У рампы, в ожиданье света,

И сотни глаз немым ответом

Мерцали влажными огнями.

То был его прощальный вечер,

То был его прощальный крик:

Верните свет хотя б на миг

И подарите вечность встречи!

Звучит во мне тот голос звонкий

Властителя и скомороха,

В ладони сжатая эпоха

И воскрешение на съёмке!

О, если б знал весь этот зал,

Как лютой волей самодержца

Он место съёмки превращал

В страну – в страну сплошного сердца.

Ушёл мой буйный вождь и брат.

Мой вечный мальчик, мой Сократ…

Создатель жизни, бытия,

И вот теперь не он – а я –

Здесь у черты! Очередной.

Крест мой теперь и жребий мой.

Как вол, покорно понесу

Чужие страсти и поступки,

И образ призрачный и хрупкий

Подснежников в глухом лесу.

И образ тех, кто убивал,

И тех, сражённых наповал.

Их чистый лик рассветом ранним

Воскреснет на моём экране.

И раскалённые угли

Я понесу, как вы несли,

Мой старый вождь, мой друг и брат,

Мой вечный мальчик, мой Сократ.

Средь недоклеенных бород

И париков недозавитых,

Средь заколоченных ворот,

Где рая нет дверей открытых.

Средь истерических признаний

Любви в кругу былых измен,

И собственных сомнений плен,

Когда творим вне расписаний.

Среди запретов и наветов,

Своих обетов и чужих

Рождается кино – как стих,

Как завещание поэта!

И опечалит дух премьеры

Кардиограммы пьяный след.

Сто световых осталось лет

До первой встречи у барьера,

До нашей, зритель мой, дуэли,

Где буду я иль ты сражён…

Суров, но справедлив закон –

Дай бог дойти живым до цели…

Книга

Созрело время,

Час тяжёл и плотен.

Из плах некрашеных

Воздвигнут эшафот,

– Почтенный люд, я здесь, на эшафоте!

Глотателя ножей пришёл черёд…

Скользит по горлу

Роковой металл –

Двойная грань, пропитанная смертью.

Я в книге нож и стон замуровал

С капризной ярмарочной круговертью.

Созрело время,

Час тяжёл и плотен,

Года вернулись на свои круги,

И вновь воскресли, и налились плотью

Мои любови, братья и враги…

Тянусь, как жеребёнок длинным горлом,

К моей любви, в ладонь её упасть,

Чтоб ощутить устами, сердцем голым

Минувших дней немеркнущую страсть.

Друзья мои – ста скрипок голоса,

Небес моих высокое виденье, –

Для жгучих ран прохлада и роса

И горное вино для исцеленья.

Мои враги…

Я знаю, их примета –

Глаз, что глядит гнилой трясиной стыло.

Они любили птиц в зените лета

И вдохновенно рыли им могилы.

Созрело время.

Час тяжёл свинцово.

Мосты возврата сожжены уже.

Взмыв радугой, спускаюсь в книгу снова

По лезвиям подставленных ножей.

Перевод Р. Ольшевского

Риск

Я верю, я верю в риск,

в безумное счастье риска,

как верит в летящий диск

на играх метатель диска.

И бьётся в ладонях шар

надежды, как небо, белой.

До истины – детский шаг,

но самый большой и смелый.

Да будет всегда с тобой

удача, метатель диска!

Я верю, как верят в бой,

в жестокую мудрость риска.

Хиросима во мне

И опять я увижу её

этой ночью во сне,

полутень, полудевочку

с чертами японского облика.

И опять я увижу –

походкой, обычной для облака,

из меня она выйдет,

чтоб жить этой ночью

во сне.

Это часто бывает.

За нами поёт океан.

Мы спускаемся к берегу,

в белом песке утопая.

Там – вода,

изнутри озарённая,

цвета токая.

И лежит её Токио

там, где поёт океан.

К нам рассветы плывут,

как осколки цветного стекла.

Мы берём их и смотрим:

в них солнце,

как ягода, вкраплено.

Я её рассмешу!

Ведь ни разу не видела

Чаплина

та, с которой мы смотрим

в осколок цветного стекла.

Но моё пробуждение

будет жестоким,

как взрыв, –

мёртвым только во сне

к нам, живым,

приходить разрешается.

Полутень, полудевочка!

Всё на земле разрушается,

но с тобой

никогда

не покончит

ни слово, ни взрыв.

И свежа моя память,

И боль моя вечно свежа.

За черту эпицентра

походкой, обычной для облака,

полутень, полудевочка

с чертами японского облика

перешла и увидела –

боль моя вечно свежа!

Перевод Ю. Мориц

Заклинание на возвращение журавлей

Жура, братик – птица,

Журавушка – сестрица,

Дал я дождям дождиться,

Чтоб небу умыться,

Безгрешно лучиться

Невенчанной девицей.

Вот свод синевеет

Вина хмельнее…

Трава, истлевая,

Душа, изнывая,

Клонятся ниц –

Ждут светоносных птиц

Крыл взмахами тугими

Над душами нагими…

Жура, братик – птица,

Журавушка – сестрица,

Дитяти грудного

Во сне – к вам зовы,

(Дитя чуть поболее

Вас ждёт с тоской и болью!)

Дитя повзрослее

Тоской по вас болеет!

Лихоманка – болью отчаянья,

На уста печатью молчания.

И таится в землячках-девицах

Ожидания огневица,

И в блистанье лучей-косичек,

И в сосках их грудей девичьих.

Жура, братик – птица,

Журавушка – сестрица,

Мнится мне:

Звучит слышней

Голос журавлей,

Ножа острей –

Отсекающий с неба

Росу от снега.

Тогда я восстал,

Пишущим стал

Без чужой подсказки

Письма-сказки

С любовью, с добром,

Журавлиным пером, –

Послания – моления

О вашем возвращении.

Колядка твоего имени

Тебе родительское имя – Анна,

Ознобное и жгучее, как рана.

Потом, в лазурь небес вознесена,

Марией ты была наречена.

Свивальником тебе был неба шёлк,

На пелену цветущий луг пошёл,

А ствол берёзы доброй – мягок, бел –

Тесал топор тебе на колыбель.

Мир, осиянный взорами твоими,

Баюкал – пел твоё двойное имя.

Когда обвально рухнут ветры, Анна,

И эхо гонится протяжно и пространно,

И безмятежно разомкнёт уста

Огромность света, плавность, чистота.

Мария, звуков дивное кольцо,

Чеканенное златокузнецом,

Безбрежия лазури зоревые,

Мария, светоносная Мария…

Анна-Мария,

Книга сладости святая,

Прижав к груди,

Тебя устами я читаю.

Перевод В. Измайлова

Загон

Столбы покрепче в землю вбили,

загон ветвями оплели.

За ним дорога в клубах пыли

и степь широкая вдали.

Она вся маревом объята,

она суха и горяча…

В загоне ходят жеребята,

послушны хлопанью бича.

Покорно, медленно, по кругу

в печальном движутся строю,

уже не жалуясь друг другу

на долю горькую свою.

Но чуть в безветрии и зное

задышит дальняя гроза –

и что-то древнее, степное

наполнит сразу их глаза.

И вдруг забьются, торопливо

ноздрями жадными дыша,