Галина Юзефович - Удивительные приключения рыбы-лоцмана: 150 000 слов о литературе

Поддержание тесных, доверительных отношений с ребенком становится своего рода спортом высоких достижений: «я кормила грудью до четырех лет», «мы всё еще вместе читаем», «она до сих пор приходит с нами спать», «он сам отказался ехать на дачу к другу – предпочел провести выходные с нами», «она делится со мной своими секретами» – всё это приобретает смысл почетных знаков отличия, эдаких звездочек на отцовский или материнский фюзеляж. А их отсутствие оказывается признаком безусловного родительского поражения и неуспеха. Иными словами, из простого, биологически обусловленного процесса родительство становится важнейшей духовной практикой, ключевым элементом актуализации родительской личности. От пренебрежения ребенком как неполноценным взрослым через постепенное осознание его самостоятельной ценности и последующее обожествление мы приходим к некому диковинному симбиозу, при котором роль ребенка в жизни родителя оказывается едва ли не более значимой, чем роль родителя в жизни сына или дочери. Именно об этом – о преображении через родительство – пишет Эпштейн в своей книге. Пишет тонко, сложно, глубоко и убийственно серьезно.

Единственный вопрос, который остается за рамками его исследования (равно как и за пределами концепции осознанного родительства в целом), – это то, насколько подобное отношение необходимо собственно ребенку, который парадоксальным образом вновь – как в архаические времена – оказывается в некотором смысле низведен до роли вспомогательной, едва ли не инструментальной. Раньше его предназначение состояло в том, чтобы по возможности быстро повзрослеть и стать помощником родителям, окупив тем самым их вложения в его рождение и содержание. Теперь же его функция – приблизить своего родителя к идеалу, гармонизировать его внутренний мир, обогатить новыми и важными переживаниями.

В защиту сторонников «осознанного родительства», впрочем, можно сказать, что, пожалуй, нынешние дети и правда выглядят несколько счастливее и увереннее, чем их сверстники тридцать или сорок лет назад. Да и самим родителям с таким взглядом на мир живется определенно комфортнее и веселее. Переводя неизбежные сложности родительства из графы «перетерпеть» в графу «приобрести бесценный опыт», мы счастливым образом избегаем необходимости обесценить первые месяцы и годы жизни ребенка (особенно, кстати, этим со времен еще Пьера Безухова грешат именно отцы). Однако насколько всё это существенно для ребенка, ведет ли к каким-то глобальным позитивным последствиям в его жизни и предопределяет ли его судьбу, сказать сложно. Похоже, что всё же нет. Скорее всего, прав был Дональд Винникотт, предложивший в свое время основополагающее и удивительно простое определение «достаточно хорошей матери», – той, которая может вырастить нормального, полноценного ребенка, способного в свою очередь тоже стать достаточно хорошим родителем. Если это условие соблюдается, то всё остальное попросту неважно – так, суета и метания. Впрочем, для единомышленников Михаила Эпштейна сам вопрос «зачем?» скорее всего является просто бессмысленным сотрясением воздуха: родительство в их картине мира – состояние самодостаточное и самоценное, не нацеленное на какой-то прагматичный результат.

[163]

Книга американского психолога Майкла Шермера – это не художественный и структурированный пересвист чужих исследований, но результат собственной многолетней работы автора. Как следствие, пятисотстраничный том с объемистой библиографией, предметно-именным указателем и полусотней страниц примечаний – чтение заметно менее воздушное и необременительное, но зато и заметно более «питательное», а также интеллектуально наполненное.

Отталкиваясь от случая, произошедшего с его другом, скромным каменщиком мистером Д’Арпино (однажды ночью тот услышал голос, исходивший из другого мира, после чего закономерным образом оказался в числе пациентов психиатрической лечебницы), Шермер пытается изучить вопрос веры во всех его ракурсах – от очевидных до парадоксальных и от исторических до глубоко личных. Стопроцентный рационалист, он тем не менее не пытается превратить веру в жупел и объект насмешек – и в этом, пожалуй, состоит одно из главных достоинств его книги. С пронзительной откровенностью он рассказывает о том, как сам отверг манящую и простую «дорогу веры» ради тернистого «пути скептика», – и о тех последствиях, которые в его случае повлек за собой этот выбор. Привычка точно и бережно рефлексировать собственное безверие позволяет Шермеру исследовать механизмы веры с поразительной деликатностью и тактом, что делает его книгу идеально приемлемой и необидной для самого широкого круга людей – от законченных атеистов до упертых фундаменталистов любого профиля.

Биология веры и ее эволюционные предпосылки логичным образом транслируют себя в научных (и псевдонаучных) предрассудках наших дней, вера в загробную жизнь оказывается органически связана с верой в мировой заговор (но при этом изолирована от веры в инопланетян), элементы веры оказываются незримо интегрированы в классические теории, основанные на – как нам кажется – исключительно эмпирическом материале… Волнующая, просторная, разнообразная и поразительно глубокая книга Майкла Шермера – это сразу и философия, и космология, и нейрофизиология, и когнитология, и история науки, и духовная автобиография. Ни разу не легкое чтение, но, пожалуй, тот случай, когда бонусы от ментального усилия неизмеримо превзойдут возможные трудозатраты.

[164]

Французский историк-медиевист Мишель Пастуро – человек, способный переплавить собственную любовь к мелким частностям, деталям и финтифлюшкам, в тексты не только потрясающе увлекательные, но и какие-то поразительно глобальные, всеобщие, далеко выходящие за рамки своего мелкого (чтоб не сказать мелочного) предмета. Так, его «Символическая история Средневековья» проращивала величественный и масштабный образ эпохи из такой чепухи, как престижные виды стройматериалов или модный фасон рукавов, а «Дьявольская материя» исследовала дуалистическую (не то ангельскую, не то сатанинскую) природу полосок на ткани.

На сей раз в фокусе внимания историка объект, самой природой вроде бы определенный на роль статиста, а именно цвет, конкретно – синий. Впрочем, если верить автору, к созданию цвета природа имеет мало отношения – в первую очередь это социальный, культурный конструкт, обладающий в этом качестве собственной историей и собственными коннотациями.