Кевин Сайтс - Синдром войны. О чем не говорят солдаты

Кэли говорит, что тогда не слишком долго раздумывал о случившемся. Он ведь просто выполнял свою работу. Это было всего лишь очередное задание. Да, получилось не очень хорошо, ну и что? Но после возвращения домой он стал часто вспоминать об убитом старике с мешком риса. Я заметил, что, рассказывая о периоде после окончания службы, Кэли избегает местоимения «я». Видимо, таким образом он пытается дистанцироваться от описываемых событий: «Такое событие не может не иметь последствий. Ты же человек. Тебя воспитывали совсем не для этого. Так нельзя. Было непросто это пережить. Причем по-настоящему плохо мне стало не сразу, а только какое-то время спустя. Вот так: приходится принимать решение, а потом с этим решением тебе жить всю оставшуюся жизнь. В тот момент действуешь интуитивно, как учили. А потом, когда появляется время, начинаешь об этом думать. Снова и снова. Постоянно. Каждое решение, которое принимаешь там, имеет последствия, с которыми живешь потом всю жизнь».

Он вспоминает, как, вернувшись с войны, оказался в расколотом на два лагеря обществе. Его демобилизовали всего за два месяца до событий в Кентском университете: 4 мая 1970 года в его родном штате Огайо Национальная гвардия расстреляла антивоенную демонстрацию. За 13 секунд военные выстрелили 67 раз, убив четырех и ранив еще девять человек. Атмосфера в обществе становилась все более накаленной. Никто не был настроен на диалог, спокойное обсуждение. Наоборот, позиции оппонентов становились все ожесточеннее и непримиримее — часто действия противников войны даже приводили к насилию, против которого они как раз и протестовали. Так случилось и в Кентском университете. «Как вы думаете, — спрашивает меня Кэли, — что было бы, если бы после возвращения домой я рассказал кому-нибудь эту историю об убитом мной человеке с мешком риса? Какова была бы реакция на мой рассказ?»

«Служба во Вьетнаме сделала меня скрытным», — говорит он.

Кэли рассказал, как однажды, через несколько месяцев после случая со стариком, вертолет, перевозивший их на место очередной операции, был сбит. Они упали на рисовое поле. Кэли ударился спиной о панель управления, но серьезно никто не пострадал. В этой аварии он потерял свою винтовку. Другую он брать не стал, так что все оставшееся время во Вьетнаме оставался без винтовки.

«Мне выдали пистолет, но винтовку я брать не стал. Я больше никогда не выходил на задание с винтовкой. Я решил, что буду лучше спасать жизни, а не отнимать их». Кэли так и не смог простить себя за убийство старика. Вернувшись домой, он, как многие другие ветераны той войны, выбросил все свои награды и документы, связанные со службой. Позже он об этом пожалеет. Во-первых, ему нечего будет показать своим детям. А во-вторых, ему придется доказывать право на компенсации: он до сих пор страдает от посттравматического синдрома. Думая о Вьетнаме, он вспоминает вертолетную аварию, постоянные обстрелы американских передовых баз, но чаще всего — человека, которого он убил, когда тот нес еду врагам… а может быть, и не врагам.

Вернувшись домой, Кэли не стал рассказывать своим друзьям о службе. Да его никто и не расспрашивал. По его словам, многие из его знакомых вообще не догадывались, что он побывал во Вьетнаме. Он предпочитал ни с кем не общаться, быть один. Даже работу подбирал себе такую, чтобы оставаться как можно больше наедине с самим собой. Часто выходил в ночные смены — все равно его мучила бессонница. Какое-то время он работал в Republic Steel, тестировал металл на прочность. Потом водителем в курьерской фирме. Продолжать учебу он не мог. Говорит, что начались проблемы с концентрацией, он ни на чем не мог сосредоточиться.

Война лишила его сна, превратила дни в постоянный кошмар. Он все время был напряжен, все время настороже. Его пугали громкие звуки и гул вертолетов. Он начал пить и курить марихуану; правда, бросил после рождения детей. Ему было сложно общаться с людьми, даже с женой. Его брак вскоре распался.

«Я никому не доверял. И даже дома. Я чувствовал себя виноватым, особенно когда мы спорили. Никто не может понять, что с тобой происходит, и почему. Злишься, но ничего не можешь им объяснить. Ну с кем об этом можно поговорить? И что сказать?»

Кэли был уверен, что, как и во время службы во Вьетнаме, его понимают только собаки.

Может показаться странным, но только новые войны — в Ираке и Афганистане — заставили его осознать свои проблемы.

«Когда ребята начали возвращаться из Ирака и Афганистана, я смотрел на них и понимал, с чем им приходится жить. Я не хотел, чтобы они испытали то же, что и я».

Кэли начал посещать местную клинику Управления по делам ветеранов. Там он рассказывает о своей жизни другим участникам боевых действий. Оказалось, что у них у всех есть нечто общее: им всем кажется, что их предали.

«В эту клинику ходят два или три солдата, служившие в Ираке и Афганистане. Их история очень похожа на мою. Все то же самое, изменилось только место и время. Их тоже обманули, как нас. С ними обошлись точно так же, как с нами».

Многие солдаты — представители самых разных поколений и участники самых разных войн — уверены, что политики и военное руководство предали их. Предательство — одна из главных тем всей военной литературы. Взять хотя бы «Илиаду» Гомера. Доктор Джонатан Шей в книге «Ахиллес во Вьетнаме» объясняет это чувство тем, что, выполняя отданные руководством приказы, военнослужащим приходится идти против собственной совести: «Если приказ командира идет вразрез с представлениями солдат о том, что «правильно», он подрывает их веру в моральную оправданность своих действий, наносит им огромный ущерб. («Илиада» — рассказ о том, каковы могут быть последствия.)».

Участники войны во Вьетнаме действительно сомневались в том, насколько оправданно их присутствие в этой стране. «Правильно» ли они поступают? Возможно, сомнения возникали потому, что руководство США не смогло достаточно убедительно обосновать необходимость начала войны. А может быть, причина заключалась в том, что большинство солдат были призывниками, а не добровольцами. Как бы то ни было, оказавшиеся во Вьетнаме военные начинали испытывать угрызения совести еще до того, как нажимали на спусковой крючок.

Понимание того, что другие ветераны разделяют его чувства, позволило Кэли сблизиться с ними. Наконец, после нескольких десятков лет он перестал быть чужим, изгоем в обществе; перестал скрывать свое прошлое, признал, что ему нужна помощь. Он был признан на 50 % нетрудоспособным и теперь получает от правительства ежемесячную пенсию в размере $800. За ним также признали право на медицинскую и психологическую помощь. Только сейчас, спустя сорок с лишним лет после того, как закончилась его война, он начал принимать участие в программах реабилитации.