Андрей Раев - Проклятие России. Разруха в головах?

Во-вторых, для создания информационного общества необходимо, чтобы численно доминировала социальная группа потребления (а не выживания). А она и в СССР в середине 1980-х, на пике нефтяных цен, дай бог, достигала 50 % населения. В 1990-х годах сократилась раз в 10 (до 5 %). И сейчас в столицах достигает 30–40 %, в мегаполисах — 25–35 %, а в целом по России — 15–25 %. То есть группу потребления надо хотя бы утраивать, а для этого серьёзно бороться с бедностью.

В-третьих, переход к информационному обществу — это не только экономический, но и культурный переход. Собственно, демонополизация и переход к информационному обществу — это два феномена, которые явно опровергают базовый тезис вульгарного материализма — «бытие определяет сознание». Точнее, вводят этот тезис в узкие рамки коротких промежутков времени. Менталитет и культура меняются очень медленно (единица измерения — 20 лет — время появления нового поколения). Поэтому на протяжении, скажем, пятилетки их можно считать неизменными. А та часть культуры и сознания, которые подвержены быстрым изменениям, действительно определяются бытием. Но когда менталитет и культура всё-таки меняются, уже бытие подстраивается под них. Именно поэтому не какие-то революционеры, а американский конгресс шаг за шагом принимал антимонополистические законы (начиная от пакта Шермана, 1890). Именно поэтому современные энергичные люди в развитых странах пытаются обогатиться не за счёт карточной игры, а путём создания венчурных компаний. Именно поэтому в 1993 году в России не состоялось очередной Гражданской войны.

Влияние менталитета на бытие хорошо прослеживается и на примере торговых городов и обществ (Афины, Венеция, Нидерланды, Новгород, Ганзейские города). Их элита с детства впитывает привычку действовать ненасильственными методами. Эту привычку она распространяет и на политических противников. В результате в Античности и Средневековье республика прочно устанавливается лишь в торговых обществах (с одним исключением в Древнем Риме).

Другой пример. Древний Рим. После основания в 753 году до РХ следующие 250 лет прошли в борьбе между римской аристократией и этрусскими царями. Общественный конфликт перешёл в этнический. Постепенно выработался мощнейший стереотип: они — этруски — за тиранию, мы — римляне — за свободу. В 509 году до РХ свергают Тарквиния Гордого, последнего этрусского царя, и следующие почти 500 лет (вдумайтесь, 500 лет!) Рим — республика. Никаких материальных предпосылок к этому нет. В отличие от Афин, Рим — не торговый город. Правят воины. И не устанавливают себе царя. Вокруг во все стороны — море тирании. Никакими республиками не пахнет. С греческой демократией Александр Македонский покончил. Нищие пролетарии наводняют Рим. А республика стоит. Удивительно.

Сложно спорить с одним из базовых тезисов марксизма — «побуждения больших групп людей определяются их коренными социально-экономическими интересами». Сложно, но нужно. Интересы бывают разные: сиюминутные, краткосрочные, среднесрочные и долгосрочные. И какие из них оказывают решающее влияние на побуждения, определяется именно культурой, менталитетом. Вот послал человеку где-то Бог серьёзную сумму денег. И деньги эти можно:

— пропить, прогулять (будет хоть что вспомнить!);

— сделать покупку для себя и/или семьи (обновами похвастаемся);

— отложить для совершения большой покупки или на чёрный день (куплю машину лучше, чем у соседа!);

— положить в банк или вложить в акции (или драгоценности);

— потратить на образование или здоровье.

Всё это — в интересах человека. А какие именно из этих интересов он понимает как коренные, зависит от культуры. А когда культура меняется и жители, например Индии, перестают покупать золото и начинают покупать акции, тогда меняется и судьба страны.

Вывод этот не является слишком оригинальным. Нечто подобное, хотя менее категорично, утверждал Макс Вебер в работе «Протестантская этика и дух капитализма» (1905). Я, однако, не являюсь поклонником этой книги. Слишком узкий вопрос там рассматривается, к тому же Адольф Гитлер дал этому вопросу совсем иную трактовку, хотя и временно.

Я намеренно не использую термин «постиндустриальное общество», хотя во многих источниках информационное и постиндустриальное общества считаются синонимами. К постиндустриальному обществу «прилипло» множество признаков, не являющихся необходимыми для общества информационного. Это и доминирование сферы услуг над производством, и вывод реального производства в развивающиеся страны, и многое другое. Полезность этих «прилипших» признаков неочевидна, и здесь не место их обсуждать.

Ещё одно свойство приобретает человек общества потребления: обыденные продукты не вызывают в нём эмоций, ему хочется обязательно заполучить что-нибудь особенное, даже исключительное. А вот с этими особенными продуктами он вступает в эмоциональные отношения. Он любит свой особый продукт, а прочие активно не любит. Вещизм, как говорили коммунисты. Один мой друг, трудоголик, между прочим, как-то бурно доказывал мне, что отечественные автомобили плохи, потому что заднеприводные машины в принципе хорошими не бывают. Впоследствии он купил заднеприводной «Мерседес» и тут же изменил своё мнение о заднем приводе. А ведь речь идёт о человеке, который первую в своей жизни машину получил в награду от советского государства за выдающиеся достижения в труде. Безумие — требовать от людей принципиальности в таких вопросах. Конечно, по-настоящему эксклюзивные вещи могут иметь немногие. Но остальные могут успешно подражать немногим, приобретая вещи модные и престижные. И ради такого приобретения люди способны на немалые жертвы. И пусть у них нет возможности, подобно Евгению Онегину, приобрести «всё, чем для прихоти обильной торгует Лондон щепетильный», и три часа в день проводить перед зеркалами, они будут радоваться хоть одной модной вещи. Далее, человек, эмоционально относящийся к хорошим вещам, не может на этом остановиться. У него неизбежно появляется потребность вступить в эмоциональные отношения с правительством. И для социализма это — даже не звоночек, а колокол. Социалистические начальники рождаются в аппаратной борьбе. Они могут отдавать приказы, плести интриги, а вот общаться с людьми — увольте.

И неправ С. Кара-Мурза, утверждая, что социализм взращивает своего могильщика — интеллигенцию. Отношение интеллигенции к Политбюро подобно отношению дворян к царю. Любовь и ненависть здесь сплетены воедино. Но сосуществование вполне возможно. Подобно дворянам, интеллигенция хочет не крушения строя, а хорошего царя. Настоящим могильщиком социализма является человек общества потребления. И действительно, если я стремлюсь иметь всё лучшее, то почему я должен иметь дрянное правительство? Демократические политики красуются перед избирателями, как невесты на выданье. А социалистические могут управлять страной, будучи почти не в состоянии двигаться и говорить.