Полина Жеребцова - Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004 гг.

– Уже дважды побывавшая замужем женщина окрутила тебя! – вставила свое мнение моя мама. – Но… Для нас так лучше.

Аладдин побежал за мамой на кухню. Говорил, что запутался. Что по книгам нужно в первую очередь жениться на разведенных женщинах, чтобы уменьшить среди людей внебрачные связи и разврат.

– Это мудро! – согласилась мама. – Но если ты женат, ты не должен заходить к нам. Так?! Это тебе позор. Нам – грязь! – Поставила она последнюю точку в разговоре.

Аладдин сник. Мама явно злилась. Он стал ее раздражать. Аладдин стал прощаться. Выложил все деньги, что были в его карманах, даже мелочь.

– Вам на еду, – пробормотал он и вышел за дверь.

А я перенервничала. Стало невыносимо больно внутри! Я выскочила за ним во двор. Окликнула его. Аладдин дошел до среднего подъезда нашего дома. Не выдержал. Оглянулся! Потер пальцем левый глаз. Переносицу. А затем, не останавливаясь, быстро зашагал и исчез за поворотом.

Оставшись одна, я рыдала, не в силах остановиться. Плохо понимала, где я нахожусь, жива я еще или уже нет. Я давала какие-то клятвы и проклинала себя и весь мир. Война показалась мне глупой, совершенной пошлостью рядом с моей потерей. Наверное, это самый страшный день в моей жизни! Но внешне я ничем не выдала себя. Даже маме.

Ночью раненую собаку кто-то добил камнем. Камень лежал рядом, в ее крови. Утром мы прибежали ее погладить, перевязать. Все это увидели.

– Лаяла! Мешала лазить по чужим квартирам! – быстро сообразили соседки-бабушки. – Мы видим! По ночам в подъезде напротив – свет от фонариков! То в одной квартире, а то в другой! У нас дырочка в одеяле на окне. Мы в нее наблюдаем, – признались они.

Собаку Лайду похоронили Николай и ее хозяин Сулейман.

Николай нас ненавидит. Ворчит гадости и грязь. За наглое обращение ко мне в пьяном виде Аладдин уже делал однажды ему замечание. Потому дед Николай злой. А мама открыто зовет его пьяницей и вором.

Ночь. Канонада за окнами. Я написала Аладдину письмо. Письмо, которое он не прочтет. Я не посмею отдать его. Гордость моя не позволит. Я пришила письмо к твоим страницам, Дневник. Вот оно:

Аладдин!

Да будет доволен тобой Всевышний и хранит тебя на твоем пути. Я молю его о том, чтобы не была наша разлука слишком долгой, и очень скучаю. Скучаю по тем мгновеньям, когда ты был рядом. Жду тебя. Твою улыбку и свет от нее в нашем доме. Мне всего 14 лет, это так мало, но за них я не встречала человека лучше и добрее тебя.

Мне никогда не забыть наши уроки под бомбежкой и твою заботу обо мне, словно я и впрямь была твоей сестренкой.

Я желаю тебе избежать смерти, пожить на земле и побыть счастливым. Всегда помни, что наш дом – это твой дом.

18.12.

В наши дома пришла большая группа людей. Женщины и дети. Предводитель у них – мужчина лет сорока. Все его слушаются, он отдает распоряжения. Эти люди рассказывали, что шли пешком из Микрорайона. Раньше все жили в одном многоэтажном доме. В их коллективе в основном русские и чеченцы. Но есть армянка, татары. Им необходимо найти, где ночевать сегодня. Временно обосноваться, не разлучаясь. Погреться. Переодеть сырую одежду. Нужна посуда, инструменты. Разумеется, продукты. Лучший вариант – большой частный дом. Где все это есть.

В стихийной “семье” есть молодая женщина по имени Кира. Она сразу подружилась с Азой. С Кирой пришел ее сын. Он младше меня. Бойкий! Сам подошел, представился: Миша! В первый день они отнеслись к нам неплохо: сочувствовали моему ранению. Физической слабости моей мамы. Я попросила топор (у них инструментов было много) – наш старый очень тяжелый. Миша заявил: “Одна секунда!” Позвал меня с собой. Мама разрешила. Мы пошли искать мне топор. Нашли. Маленький и легкий. Как раз для моей руки! Мужчина, главный в их “команде”, подарил маме канистру с соляркой.

Все эти люди внешне походят на бомжей. Знаю, они не виноваты. Несчастны. Бездомны. Но я с трудом скрываю свое отвращение. Взяв чужой топорик, я выживаю. И они выживают! Нас всех сделали грязными, голодными и учат воровать. Как это мерзко! Люди этой “команды” идут по чужим дворам, как саранча. Дети-подростки отработанными движениями осматривают карманы чужой одежды. Бегают по подъездам. Воруют. Всюду, везде они.

После обстрела некоторые этажи в нашем доме просели, соединились. Так же получилось и в доме напротив. Из-под крыши валит черный дым. Но в крышах давно провалы. Пламя медленно гаснет само. Стены сырые, не топлено. И внутри нашей комнаты идет то снег, то дождь.

21.12.

Вспоминаю Аладдина. Последний раз мы виделись позавчера. Он пришел ко мне в десять утра. Мы стояли под снегом, держась за руки. Чудесное ощущение! Он не хотел уходить. Он так смотрел на меня! Но попрощался и ушел. Вот и все. Письмо я так и не отдала.

Царевна

24.12.

Толстая Аза наговорила сплетен новоприбывшим. Теперь Мише не разрешают общаться со мной. Не пускают к нашему подъезду. Главарь группы, проходя мимо, проворчал:

– Мы с вами разберемся!

Непонятно, что мы им сделали, в чем виноваты? Наверное, в том, что не пьем. Не участвуем в беспределе. Терпим голод, не ходим грабить чужие дома. А еды нет.

В пожарном колодце с водой плавает дохлая кошка, но воду пили, и ничего. Никто не отказался и никто не заболел. Живы. Сейчас чаще топим снег и пьем. Только с ведра снега – стакан воды. У соседок-бабушек – мешок макарон. Они не делятся.

Перед уходом из дома макароны принес Мансур. В тот момент его мать щедро отсыпала нам ценное угощенье. Теперь наши соседи едят свои макароны сами.

Маманя моя – дура. Она всех подкармливала осенью. В том числе и Азу. Тогда у нас были продукты. Теперь ничего нет, кроме килограмма гнилой муки. Сегодня сильно стреляли из орудий. Горели верхние этажи, и часть из них рухнула. Взрывной волной сломало запертые двери на втором этаже. Мама связала их между собой и одновременно привязала к перилам лестницы. Но в наш подъезд пришли Аза, Лина, дядя Валера и другие соседи. Они сказали:

– Голод! Идет голод! – и стали искать еду по квартирам.

Мы нашли банку варенья. Я ела варенье ложкой, пока меня не затошнило. Наша основная еда – стакан воды, одна ложка муки и покрошенный туда лук. Выпиваем и ложимся.

Пять кошек у нас уже умерли. Мама хоронила их в садах-огородах за домом. Над каждой рыдала, как над ребенком. Остался один кот. Большой и полосатый. Он, как и новые люди, явился из другого района города. Мы зовем его Хаттаб. Кот очень хочет жить! Ест соленые помидоры! Грызет полусырую, без масла, лепешку. (Рецепт прост: сода, вода из снега, гнилая мука и разогретая на костре под обстрелом пустая сковорода.) Кот приносит убитых обгоревших птиц. У кого-то периодически ворует сушеную рыбу. К счастью, он везучий – не попадается! Вчера мы отняли у кота Хаттаба кусок рыбы и мгновенно съели!