Джаред Тейлор - Лицом к лицу с расой

Не помню, сколько времени мы проспорили, мне показалось, что прошла вечность. Мне пришлось употребить всю свою энергию, чтобы он не накинулся на меня. Мне наконец удалось вырваться и убежать домой. Добравшись до дома, я обессиленный упал на пол и расплакался так, как в последний раз я плакал маленьким мальчиком. Меня сломал не этот конкретный инцидент, нападения и унижения, произошедшие со мной до него, — побои, плевки, оскорбления и моя полная неспособность этому противостоять, — сложились вместе и заставили меня тогда по-детски расплакаться. А превышение самообороны стоило бы мне работы.

Моя работа предоставляла мне возможность увидеть такие места в Нью-Йорке, которые белые видят редко. Соединенные Штаты — единственная страна, никогда не подвергавшаяся нападению, но в ней есть места, которые выглядят так, как будто по ним прокатилась война. В этой, когда-то привлекательной столице есть районы размером с город, похожие на Сталинград или Йокогаму после ковровой бомбардировки.

Благодаря этой работе я познакомился с чёрными, которых я бы иначе никогда не узнал. Казалось, поведение наших пассажиров никогда не расстраивало моих темнокожих коллег. Они не боялись работать в опасных районах. Одной из причин было то, что, хотя там и было небезопасно, они не рисковали тем, что на них будут нападать с той же частотой и серьёзностью, не говоря уже о том, что на них нападут из расистских побуждений.

В свободные от работы часы чёрные часто устраивали в грязных, душных, подземных комнатках для отдыха маленькие посиделки. Там дешёвыми магазинными кексами и фаст-фудом они праздновали дни рождения и Кванзу. Нечёрных в таких случаях выставляли из комнаты. По мнению негров, сегрегация; большинство черных полагало, что сегрегация лучше, чем интеграция.

Чёрных также возмущал тот факт, что в школах не учат, что Иисус Христос и древние египтяне были неграми. Пламенные дискуссии на подобные темы велись чуть ли не каждый день. Я также узнал, что, если в районах проживания негров что-то не так, то это вина белых. Мои коллеги считали, что рабство вызвало незаконность и зависимость от благосостояния, и что правительство просто отказывается тратить деньги на районы, где они живут. «Когда они соберут деньги и очистят Бронкс, Бруклин и верхний Манхэттен?», — вопрошали они.

Белые никогда не участвовали в подобных дебатах, предпочитая излагать своё мнение на стенах туалетов для транспортных работников. Наряду с такими умеренными надписями, как «Сделай для своей страны доброе дело, убей либерала!», встречались и резкие заявления типа «Убей всех ниггеров!». Работа под землёй, наверное, портила всех.

В дополнение к прессингу на работе, я сталкивался с атмосферой против белых в Университете города Нью-Йорка. Одной из многих, настроенных против белых была в общем-то неглупая преподавательница английского языка по имени Ханна Роджерс. После ряда лекций, пышущих злобой против белых, профессор Роджерс произнесла небольшую речь примерно следующего содержания:

В начале, до того, как сюда прибыли белые, цветные народы, когда-то владевшие этой землей, жили здесь мирно, в добрососедстве друг с другом, в гармонии с природой и с животными. Потом приплыли европейцы, стали убивать людей и животных, и разрушать природу. Однако, сегодня цветные начинают осваивать ту землю, которая принадлежит им, и настанет день, когда поднимутся массы цветных, и белые, поработившие все расы, будут уничтожены. Земля будет возвращена тем, кому она принадлежит, чтобы они вернулись к мирной жизни в гармонии друг с другом и природой.

«Я лишь надеюсь, — сказала она в заключение, — что, когда придёт тот день, хороших белых пощадят».

Я был до глубины души оскорблён и потрясён, но я узнал нечто, о чём я никогда не подозревал. Я всегда думал, что «либералы» такие потому что они живут в белых гетто и не понимают того, что происходит за границей мест их проживания. Но, это не так. Во всяком случае, некоторые из них верят, что гражданская война уже не за горами и они возлагают на неё надежды, приветствуют её и рассчитывают извлечь из неё выгоду. Восточный Нью-Йорк

Летом 1993 г. со мной произошёл, наверное, самый страшный случай в моей карьере в Управлении по транспорту, во время моей работы на линии «А», одной из линий, проходящих по самому ужасному району города, Восточному Нью-Йорку в Бруклине. Я не помню ни одного дня, чтобы на меня там не напали или просто словесно не оскорбили.

В один из жарких дней, открывая двери на станции «Ральф-Авеню», я услышал звуки, похожие на выстрелы. Звучали они намного тише, чем в кино, и я сначала подумал, что это просто какой-то шум, доносящийся из оборудования. Однако, я слегка напрягся, когда увидел несколько чёрных в масках на лицах, выскочивших из последнего вагона, которые взбежали по ступенькам вверх и исчезли.

Была однозначно понятно, — что-то случилось в последнем вагоне, и по инструкции вагоновожатый должен был пойти туда и выяснить что произошло. Опытный вагоновожатый в такой ситуации никуда бы не пошёл невзирая ни на какие инструкции, но я был неопытным вагоновожатым. Сделав объявление пассажирам, собравшись с нервами и, стараясь выглядеть хладнокровным, я направился к последнему вагону.

У каждой двери стояли люди и издавали недовольные крики по поводу задержки. Дойдя до последнего вагона, я увидел лежавшего на полу человека с окровавленными ногами. По рации я сообщил машинисту поезда о происшествии и отправился обратно к своему месту. Машинист по громкой связи попросил пассажиров покинуть поезд, а я, перед закрытием всех дверей, должен был пойти и проверить, что все вагоны освобождены, и дожидаться прибытия полиции.

На станции я был единственным белым. По мере того, как пассажиры освобождали вагоны, они выходили на платформу и вставали в неровный ряд вдоль состава. Я шёл по узкому проходу между поездом и толпой. Я прошёл три вагона, оставалось пройти ещё два, чтобы достичь того места, из которого я мог бы закрыть все двери поезда. Мне нужно было пройти все десять вагонов, чтобы удостовериться, что в них не остались пассажиры. Я чувствовал, что мне не удастся добраться до головы состава, и я лишь надеялся дойти до своей кабинки.

Я шёл, а люди подходили всё ближе и ближе к поезду, постепенно сужая проход, пока он не стал настолько узким, что я не мог пройти по нему никого не задев. «Кого подстрелили, чёрного или белого? — доносилось до меня. Из толпы ко мне тянулись руки, кто-то даже пытался зацепить меня кулаком. Когда я подходил к третьему вагону, меня стукнули в плечо. Тут я отчётливо понял, что меня здесь вполне могут линчевать до прибытия полиции.