Егений Рябцев - Чеченские лабиринты. Устами журналистов. Книга 1

Иван Михайлович сконфуженныйпросунул голову в прихожую — нет никого. «Должно быть к соседям лясы точить забежала», — недовольно подумал он. Глядь в зал — и там нету. «Где же она?» Побрел в спальню, окликнул: «Лидуся!..» Ни слуху, ни духу. Отворил невзначай шкаф, под кровать глянул. Старался быть спокойным. Сжал высохшие, жилистые руки.

И вдруг его дыхание сперло, кровь бросилась ему в голову, стало жарко. Паучья темнота ядовито плеснула в помутневшие глаза. Он еле устоял на слабых ногах. Пустая деревянная шкатулка, в которой он хранил свои награды — Звезду Героя Советского Союза, ордена и медали. А фронтовые фотографии и письма, ценные документы, раздавленные чьим-то башмаком, валялись под ножками телевизора. Кто живодерил и свирепствовал в доме? Какая гадина изломала шкатулку? Где жена? Ай-яй-яй…

Он рванулся на кухню и… обмлел. Там в углу избитая, окровавленная, связанная бельевыми веревками лежала без сознания Лидия Игнатьевна.

«Ах, боже, боже! — запричитал восьмидесятилетний ветеран. Стал на колени, потом сел на пол, привалился к газовой плите. Дрожащими руками Иван распутывал узлы на безжизненном теле жены. Припал ухом к ее груди — сердце учащенно билось, значит живехонькая… Попросили пить иссиня-багровые опухшие губы.

Узнав мужа, Лидия Игнатьевна шевельнулась, тут же правый бок остро обожгло, а по голове будто молотком стукнули.

Хлебнув воды, она страдальчески вскрикнула от боли. Грудь палило жаром. Поясница стыла от ледяного холода.

Он кинулся к телефону, вызвал «скорую». Врачи, прибывшие на удивление быстро, поставили диагноз: сотрясение мозга, сильные ушибы в области грудной клетки…

Обезболивающие уколы чуть успокоили ее.

— Спи, Лида, я тебе дал снотворное… — шептал Иван Михайлович.

… Целую неделю жена то приходила в сознание, то проваливалась в бред. И желание вновь нырнуть во мрак небытия пересиливало попытку, ощущение зацепиться за слабый свет электрической лампочки.

— Держись, Лидуся, мы найдем негодяев, — сказал Иван Михайлович, когда она открыла глаза, и его уверенные слова на минуту задержали ее над бездной.

— Мамуля, меня не даром обучали… Я же сотрудник угрозыска… Розыщу, накажу мерзавцев, — подтвердил приехавший милиционер сын Игорь.

Отуманенным взором она взглянула на мужа и сына: мол, слышу, слышу, но волна забытья опять захлестывала ее. Она совершенно завяла, как сорванный стебелек. И если бы рядом сыпануть горстку мела, то трудно было бы отличить их, кто белее.

— Успокойся, лежи, лежи, мамочка, — настойчиво повторял Игорь. — нужен только покой. Если не станет лучше, в больницу тебя отвезем. А сейчас сами справимся…

Из тумана выплывали глаза. Они ничего не выражали, блуждали по высокому потолку. Тяжело наливались свинцом налитые веки.

— Ума не приложу, как же могло получиться так: день начинался удачно, а обернулся трагедией? — вздыхал старший Москаленко.

— Тьфу! — сплюнул сын. — Меня тоже всю неделю преследовало какое-то предчувствие…

Как мираж, дым, фикция перед этой зловещей историей одолели Игоря тяжеловесные, будто в фильмах ужаса Хичкока, безумные, торжественные сны. Особенно впился в сознание один сон — плач матери. Бывало, заснет, тотчас кричит, зовет на помощь мать. Хоть он в вещие сны и не верил, но вот, пожалуйста, горький сонник накаркал этот кошмар. И теперь ничего у него не оставалось. Ничего, кроме неодолимого яростного желания отомстить неизвестным бандитам…

… А дело было так. Когда Иван Михайлович вышел проводить Игоря, буквально через полчаса в дверь позвонили. На пороге стояло два молодых человека. Один долговязый, высоченный, с густыми рыжими вихрами, алый ликом, напоминающий вареного рака, и со шрамом на подбородке; другой — худой, как щепка, с прилизанными смолистыми кудрями.

— Гм… Извините, пожалуйста… — первым заговорил, покашливая в кулак, длиннобудылый. — Мы студенты университета, собираем материалы о Героях Союза… Хотели бы потолковать о том, о сем с Иваном Михайловичем.

— Он на прогулке.

— А можно его подождать?

— Заходите.

Лидия Игнатьевна и не подозревала того, что может произойти. Доверчивая женщина провела гостей в комнату. На столе еще красовались награды, фотографии, документы.

— Сегодня рассматривали семьей фронтовые письма, все, что дорого нам. Присаживайтесь, а я пойду чайку заварю… — объяснила она коротко. Уже на кухне Лидия Игнатьевна опомнилась. — Что же я, дура старая, хотя бы познакомилась, поинтересовалась, как зовут студентов… Ну, ладно, исправлюсь чуть позже. Угощу парней малинкой, чаем, тогда и выясню подробнее, кто они и откуда, как величают… К Ивану часто заглядывают посторонние. Все же Герой, не хабур-чабур какой-нибудь…

Лидия Игнатьевна застелила кухонный столик клетчатой льняной скатертью, выставила сервизные чашки. Руки у нее почему-то подрагивали.

— Приглашаю чаевничать. — Она позвала непрошеных гостей на кухню.

Чайник засвистел. Женщина нагнулась к нижней полке, чтобы достать варенье. И вдруг удар по голове, второй — сбоку, в ребра. Будто ее раскачали и бросили на железные ворота. Потолок, люстра — вся круговерть остановилась. В виски накатила тупая боль. Она рухнула на пол…

Подонки сгребли награды в саквояж и смылись…

В эту черную ночь Иван Михайлович так и не заснул до утра. Его мучили кошмары, галлюцинации преследовали ежесекундно. Он многократно подкрадывался к жене. Нет, все вроде бы в порядке. Дышит. Спит. Врачи накололи. Перевязали раны. Сын притащил ворох лекарств. Старик посапывал в соседней комнате, всхрапывая через равные промежутки, просыпался, вспоминая все, перебирал, ворошил прошлое. Старался понять, взвешивал, искал ответ на всевозможные «почему».

А вопросов накопилось вдосталь, чтобы не радоваться своей жизни: «Почему мародеры на братском кладбище разбили захоронения ветеранов войны? Почему подонки ворвались к фронтовику-летчице Герою Советского Союза Дине Андреевне Никулиной, избили ее и так, как и у него, отняли награды и… исчезли? Мерзость?.. Откуда взялись на рынке безработные кретины, продающие и покупающие ордена и медали, золото? Мир свихнулся? Где власть? Где права человека? Кто защитит нищих стариков? Анархия вроде батьки Махно царит в России…», — с горькой усмешкой рассуждал он.

Москаленко изнывал от мучительного бессилия что-либо изменить в жизненной свистопляске, словно его басурманские рыночники окатили водой и выставили голенького на мороз. Задумано было Горбачевым, Ельциным остро, прямо, заманчиво, а исполнено ими дело паршиво, с проказой. Кое-какие сдвиги, конечно, появились. Свобода слова, совести, печати… но, увы, ярмо на просголю-динские шеи они набросили бездумно.