Егений Рябцев - Чеченские лабиринты. Устами журналистов. Книга 1

Он чувствовал, как дубела кожа, будто тело покрывалось высушенными чешуйками бессмертников. Так бывало в мальчишеские лета…

«Наберитесь терпения и вы увидите светлое завтра России — капитализм»… — верещали газеты. — «Коммунистические вертихвосты прикончены»… Где же разница между добром и злом? И он, Москаленко, сперва не разобравшись, восхищался российским переполохом, носился по друзьям-фронтовикам, предрекая новые бури. И вот сник… Вот и демократы натворили бед и заметались, как отравленные крысы… Извиваются перед народом, словно гадюки с вырванными жалами… Грянуло и для мафии суровое времечко… Когда-то же и кому-то нужно отвечать за разброд и шатания, за неурядицы… Ельцин обещал лечь на рельсы, если им не будут защищены пенсионеры, инвалиды, малоимущие?.. Ну и что? Обрюзг от пьянок и царских закусок, как пишет оппозиционная пресса, и все… забыл, не сдержал перед нами ни одного предвыборного слова»…

«Не бредни ли это? — спросил он себя как бы между прочим. — Перекрестись, Москаленко… Не все так худо, как вопят большевики Анпиловы… Я-то вижу… Вышли из подполья запрещенные произведения, сняли запрет с Библии, Корана, других священных писаний. Свобода… Говори и делай, что хочешь, но только по закону. И никто тогда тебя не тронет… Восстановлены в правах миллионы людей, невинно пострадавших от политических репрессией. Канули в бездну очереди, карточки, «дефицит» из-под полы, с черного входа. Ввели рынок… Больно он дается… Дело-то необычное. Товаров — пруд пруди. Увы, они дороговаты. Но вновь в который раз правители закурлыкали о достойной жизни в двухтысячном году. Хотя пенсии, зарплаты задерживаются… Шамовка нужна нам же, «гомо-сапиенсам», ежедневно. Но вот жаль, что Чечня подкузьмила Ельцина, подножку ему подставила. А так бы Бориска, может быть, и впаялся в историю Петром Первым, а где-то и Иваном Грозным. Прихлопнуть бы еще президенту коррупцию, уголовщину, да, видимо, духу ему не хватает. Больной он и старый человек, «что с него возьмешь!..»

Москаленко неторопливо покопался в книжном шкафу, достал тоненькую книжечку стихов «Бесы августа» поэта Ивана Савельева, на котором был увековечен эпиграф ярого политика Николая Травкина: «К власти пришли новые бесы…» Сжал губы, почувствовал, как они твердели, словно не мифическая опасность угрожала, а нечто реальное. Поэт кровью сердца писал об августовском путче девяносто первого года:

Тикали, хромая настенные часы. Картины пережитого набрасывались на него яростно, стремительно. За что воевали? В почете был у Советов. Осквернили, мордоплюи, историю… Нацисты со свастикой забулыжно шествуют по площади России… Опомнитесь, люди!..

Вдруг перед его помутившимся от горя взором всплыл горящий лес. Невидимая доселе сеча захватила, взбудоражила память Москаленко. Тогда в сорок первом по приказу Иосифа Сталина и под руководством Георгия Жукова в объект Волоколамска были введены в действие правофланговые соединения армии Рокоссовского, танковая дивизия и кавалерийская группа генерал-майора Л.М. Доватора.

Батальон Москаленко бился с врагами в районе Истринского водохранилища на рубежах Поспелиха-Надеждино. Позади Волоколамская магистраль. Пылали просторы Подмосковья. Подбитые немецкие танки, от которых вились черные клубы дыма, алые языки огня, охватившие деревенские крыши. Вся степь шуршала, как опахало. Такое, не приведи господь, больше никому на свете не советую увидеть. На Истринском направлении наступали две танковые и две пехотные немецкие дивизии. Развернулась жесточайшая битва людей, металла.

Доваторские полки конной гвардии с полным комплектом быстроногих тачанок и артиллерийских батарей, а рядом — танковая бригада медленно, но уверенно продвигалась вперед, отвоевывая пядь за пядью родимую землю, взламывая стальной хребет новым и новым танковым колоннам врага.

Был дан приказ взять новую позицию, занятую немцами. Да и сами бойцы жаждали поскорее спрятаться от лютого мороза. Обогреться и обсушиться.

Белым бинтом был перевязан подмосковный лес. В скованное ярым морозом утро вслед за танками стремительно рвалась в прорыв кавалерия. Пар клубил над горячими конскими крупами. Через рвы и окопы на гнедых лошадях неслись конники в белых полушубках, с поседевшими от инея бровями, разрезая воздух грозными клинками.

Но вдруг отряд всадников наткнулся на огненный шквал двух немецких дзотов, затаившихся в перелеске перед деревней.

Бойцы раз за разом откатывались назад в просеку, где жгучими белыми змейками бежала поземка. Над лесом лопались шрапнелевые вспышки.

Иван Москаленко вздохнул холодный зимний воздух и зажмурился от яркого солнца, подпалившего снег серебряными красками.

«Провались все пропадом! Я закрою пасть немчуре!» — Иван заскользил без команды по белоснежному покрывалу степи.

Из перелеска сразу в несколько очередей застрочили крупнокалиберные пулеметы. Пятый боец вступал в последний поединок со смертью, которую изрыгали дзоты. Ржали кони в лесу, приникли к земле воины среди этого вихря смерти. Москаленко растворился в снежной колеснице, будто бы спасаясь от града пуль, чтобы потом доползти до дзотов и заставить их заткнуться. Каждую секунду можно было ожидать вражеского гостинца, от которого замолкает человек навсегда.

Положение создавалось до предела критическое. Только он мог открыть путь для новых атак всадникам Доватора. Москаленко в белом маскхалате медленно продвигался на встречу дзотам, близость которых уже дышала на него жаром и едкой гарью.

«Гады! Москвы им захотелось… Супостаты, придурки!! За Родину, за Сталина я вам покажу, твари, паскуды…» — материл во всю ивановскую гитлеровцев Иван, хрипло отхаркиваясь от ледяного ветра, припадая лицом на брезентовую сумку с противотанковыми гранатами. Меховыми рукавицами он смахивал снег со лба и полз, полз к невидимой цели.