Дарья Златопольская - Настоящее. Диалоги о силе, характере, надежде [litres]

Вот такие экзистенциальные моменты – когда ты прощаешься с жизнью, с человеком, которого любишь, – это тебе близко?

Мне это интересно, потому что в этот момент человек – тот, кто он есть на самом деле. В этот момент вскрывается, всковыривается природа человеческая. И все уходит, и уже нет никаких иллюзий, ничего нет. Ты четко понимаешь, что есть белое, а есть черное – никаких полутонов. Ты понимаешь, что правда, что неправда, как тебе поступать. Мне это интересно. И конечно же, это интересно зрителю. Интересно об этом думать, анализировать, вскрывать эти моменты. Меня это цепляет. И как человека цепляет, и как артиста.

Я смотрела «Титаник», когда была очень юной, и меня две вещи сильно задели. Первый момент – это когда они начинают друг друга сталкивать со шлюпок. Любой человек задает себе вопрос: хорошо, сейчас я кажусь себе таким правильным, но если встанет вопрос жизни и смерти…

Как ты себя будешь вести?

Да. Ты спрашивал себя?

Конечно. И спрашиваю, часто спрашиваю.

И как?

Не знаю. Реакция человека непредсказуема. В этом отчасти и смысл профессии, и ее интерес – придумать или проанализировать, как человек, стоящий на краю, может себя вести. В этом все мировое кино, вся мировая драматургия и любая классика. Там в любом случае есть человек, который стоит на краю. И это интересно и читать, и смотреть, и, если говорить про музыку, слушать. И никто никогда не скажет, какой ответ.

Очень сложно честно сказать: «Нет, я, пожалуй, пойду ко дну, а другие пусть уезжают на лодке».

Вообще невозможно. До этого внутренне надо дойти, хотя бы даже мысленно. Не знаю, какую силищу надо иметь, чтобы понимать, что ты проживаешь последние моменты в своей жизни, и вести себя достойно. А люди на войне понимали это все.

И второй запомнившийся мне момент в «Титанике» – это буквально маленький кадр, эпизод. Когда идет нарезка разных ситуаций, как люди встречаются со стихией, там есть пожилая пара, которая лежит, обнявшись, в кровати.

Да, да, да, я помню, конечно, этот эпизод.

Спокойно, без паники, просто лежат и ждут…

Когда все затопит.

Меня это настолько тогда поразило! Я подумала: вот оно, то состояние, когда ты полностью готов к смерти. А ты представляешь себе, что должно успеть произойти в твоей жизни, в каком ты должен быть состоянии, чтобы так же, без суеты, без паники, встретить океан, который затапливает твою каюту?

Ну, наверное, это состояние такого – скажу очень простое слово – спокойствия. Мы часто лишены этого состояния по разным причинам. И вот к этому спокойствию необходимо приходить. Когда ты к нему пришел, нет каких-то других чувств, кроме него. Ни на кого ты не зол, никого не ненавидишь. Может быть, у тебя даже нет какого-то невероятного чувства любви, а есть спокойствие.

Это редко же бывает, но все же бывает. И ты понимаешь, что в этот момент ты счастливый. Ты иногда еще думаешь, что был счастливым, когда получал какую-то награду и как будто парил на крыльях. А потом вспоминаешь момент, когда ты просто сидел на скамейке в парке и смотрел перед собой, и понимаешь – да, вот тогда ты был прямо абсолютно спокоен и счастлив.

Это то же, что бывает в театре. Есть момент – не в каждом спектакле это бывает, – когда вдруг понимаешь, что произошло полное слияние со зрительным залом, и вы начинаете общаться на другом каком-то языке. Абсолютнейшая тишина, и ты можешь не торопиться. Очень хочется понять, как позволить себе никогда не торопиться – ни на сцене, ни в жизни. Каким нужно для этого обладать спокойствием, а значит, силой. Я про это думаю каждый день.

Д. З. Вы судите Всероссийский конкурс юных талантов «Синяя птица», а в детстве вы и сами были «юным талантом».

О. П.Да, «юным талантом». Что-то фатальное есть в этом: «Вы были юным талантом».

Вы и остались талантом во взрослом возрасте. Но вы начали заниматься музыкой в семь лет. А в девять стали уже солистом Детского хора ленинградского радио и телевидения, ездили с гастролями за рубеж, в советское-то время. То есть у вас было такое, можно сказать, звездное детство.

Условно. Все-таки мое детство – это 1970-е – начало 1980-х годов. Там не до звездности было. Но было очень много поводов для спокойного смирения. Знаете, спокойного и радостного. Это все-таки был Ленинград, не Москва, то есть не столица.

Мы часто были на телевидении, на радио, на ведущих площадках в Петербурге. Но все-таки это была не столица. И была школа, обычная общеобразовательная средняя школа, которую в то время мы еще обязаны были заканчивать, и заканчивать прилично. То есть еще была установка, обязанность прилично учиться, хорошо закончить и поступить в вуз.

Я закончил петь в детском хоре где-то в 14 лет. Два года я реально учился в своей школе, как обычный советский школьник. С очень хорошим классом. Когда показывают «Приключения Электроника», это про мое детство. Естественно, в детском хоре я пел «Крылатые качели» много-много раз, но не только поэтому.

Да, такая была школа. Да, мы так дружили. Да, нас так учили. Школа была по-настоящему счастливой. Я обожал песню «Прекрасное далеко» в детстве. Я ее могу сейчас спеть. Она у меня связана с моим поколением, которое в 1985 году закончило школу. С поколением этих счастливых детей из «Электроника», которое потом вступило в очень тяжелую полосу жизни.

Это и мои сверстники, которые вынуждены были совсем мальчишками воевать и гибнуть в Афганистане. Это рухнувшая страна в 1990-х. Я ушел из школы – началась перестройка. Я закончил институт – прекратилось существование Советского Союза. Это поколение я вспоминаю, когда поют «Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко».

Я очень хорошо знаю, что это «далеко» оказалось не совсем прекрасным, а иногда ужасным. И оно было жестоким. Изменило ли это мое отношение к песне? Нет, нисколько. Просто я уже слушаю ее с этим своим опытом. Знаете, как китайцы говорят: самое страшное проклятие – тебе жить в эпоху перемен. А есть потрясающее стихотворение Тютчева: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Так вот: справедливо и то, и другое.

Д. З. Когда в финале вашего фильма «Июльский дождь» героиня говорит: «Я, несмотря на все твои достоинства, не выйду за тебя замуж» – это до слез пронзительно, потому что хочется в своей жизни сразу все измерить этим мерилом «Июльского дождя», который смывает все, что не ваше.

М. Х.Понимаете, это же в какой-то степени антисюжет. В том смысле, что обычно сюжет отношений молодых людей такой: они могут ругаться, критиковать друг друга, но все кончается свадьбой. А у меня история разрушения любви. Это противоположная история. Она для того, чтобы выразить ту идею, которую мне хотелось выразить.