Денис Сдвижков - Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции [litres]

Итак, миссия знания, «идейность», социальная этика интеллигенции, составляющая конститутивный момент и краеугольный камень самосознания, – следствие дефицитов социально-экономического развития и симптом ненормальности, исторического аврала, обходной неудобной дороги. В «нормальном» случае механизмы рыночной капиталистической экономики и представительской демократии, гражданского общества и профессиональной деятельности интеллектуалов в смысле белых воротничков делают весь этот надрыв излишним.

Не будем выплескивать с водой ребенка (это выражение, кстати, мы взяли у немцев – как и англичане, французы и поляки): значение неравномерностей развития отрицать не ст о ит. Но ст о ит помнить, что провалы в социально-экономическом развитии – не единственное, что определяет отношения интеллигенции и среднего класса. И что, во-вторых, отставанием развития и вытекающим из него противоречием между идеалами и действительностью ранее уже объяснялись далеко не только русские или восточноевропейские кризисы. Говоря о Французской революции в «Истории цивилизации в Англии» (1857), Генри Томас Бокль, к примеру, был уверен, что «импульс к действию для французского интеллекта был подан примерами и доктринами из Англии; это было побудительной причиной к великому разрыву ( great breach ) между властями Франции и ее литературой». Постойте, что-то похожее мы уже… ну да, про «расхождение путей» ( parting of ways ) между государством и образованным обществом в России начала XIX века из-под пера дуайена американской русистики историка Николая Рязановского.

Если антибуржуазность русской интеллигенции извлекается из рукава как главный козырь русского особого пути, то в чем конкретно эта специфика? Необходимость «оправдания богатства», возможно, действительно присутствует в православии в большей степени, чем в западных, особенно протестантских религиозных культурах. Говорю «возможно» – ибо ст о ит вспомнить, что еще недавно писалось о «враждебных к извлечению выгоды» индуизме или конфуцианстве, однако с экономическими успехами Азии эти голоса быстро стушевались. Но и без того заповедь «Блаженны нищие духом» универсальна и толкуется интеллигенцией в одинаково антикапиталистическом духе. Универсален и восходит к Античности антиматериализм элитарных культур в целом, который в Новое время тем сильнее, чем более материальной становится цивилизация. И в эталонно-капиталистической Англии этика местных «профессионалов» строилась на противопоставлении своего альтруизма и бескорыстия исключительному материализму остального среднего класса. И академические «доны» Оксфорда и Кембриджа испытывали «глубоко коренившееся презрение к торговцам и промышленникам из‐за ценностей, которые те, по их представлениям, воплощали».

«Сегодня был в банке – день ясный, но душу портишь одним прикосновением к деньгам», – цитата из дневника Александра Блока 1908 года. Но с неменьшей вероятностью она могла бы принадлежать, скажем, Гюставу Флоберу, именовавшему себя «буржуаненавистником» ( Gustavus Flaubertus Bourgeoisophobus ). Ибо его «аксиома» состояла в том, что «ненависть к буржуазии – начало пути к добродетели». Не говоря уже о богеме вроде Шарля Бодлера: «Если и бывает что-то отвратительнее, чем буржуа, то это – буржуазный художник».

И в бюргерской Германии, как различимо в социологии Вернера Зомбарта, например, «капиталистическая буржуазия » отделялась от «образованного бюргерства ». Последний – это не русский бюргер , филистер и мещанин, а олитературенный и «одухотворенный» тип Гёте и Томаса Манна. В противостоянии «лавочников и героев», каковым Зомбарт считал Первую мировую войну, немецкий бюргер лелеял надежду оказаться на стороне последних, на стороне культуры против цивилизации . В этом смысле, хотя немецкое «образованное бюргерство» определенно составная часть «среднего слоя» или «сословия» ( Mittelstand ), но так же определенно можно назвать его «антибуржуазным».

Разница между обеспеченным материальной собственностью сущностным для буржуа принципом самостоятельности и «автономностью» интеллигенции, эфемерной на фоне ее реальной зависимости от государства либо негосударственных институтов, и в самом деле существенна. И тем не менее многое и многие указывают на то, что речь на самом деле идет о двух сторонах одной медали, о характеристиках человека Нового времени, принадлежащего среднему классу в самом широком смысле этого слова – «воплощению цивилизации модерна», по словам историка Франсуа Фюре. И ничто, может быть, не проливает свет на диалектику этого типа ярче, чем как раз антибуржуазная фобия. Она, продолжает Фюре, «только внешне кажется ненавистью к другому. В основном и главном – это ненависть [буржуа] к самому себе… как выражение его внутренних противоречий»: «одна его половина подвергается критике со стороны другой». Мысль, кажется, очень важная для понимания сущности интеллигенции .

В оптике Пьера Бурдьё символическая война между людьми искусства и буржуазией, интеллектуалами и буржуа за изменение относительной ценности разных видов капитала – часть борьбы в поле власти между держателями этих капиталов, за определение того, кто над кем доминирует. «Интеллектуал» и «буржуа» у него – оба в составе «господствующих классов», только на разных полюсах: первый – «доминируемого» «бедного родственника», второй, соответственно, за хозяина. Американский историк образования Фриц Рингер, поклонник Бурдьё, сравнив образованные общества Германии и Франции XIX века, также пришел к выводу, что речь идет о двух иерархиях в составе «среднего класса» в его широком понимании: «Одна ориентированная на экономику, другая – на образование, включавшая гражданскую службу и тесно привязанная к государству. Иерархия, основанная на образовании, соперничала не только с традиционной, по рождению, но и с возникавшей торгово-промышленной иерархией». О соперничестве иерархий говорит и Питер Гей в своем классическом исследовании о рождении богемы в XIX веке. Основываясь на германском материале, Фриц Рингер не сводит его к особому пути, но говорит об универсальной модели: немецкая «мандаринская идеология образования была как минимум альтернативной формой индивидуализма среднего класса, настолько же системной, как и предпринимательское кредо, и безусловно представлена, пусть и в отличных формах, в других странах», будь то французская «общая культура» ( culture générale ) или идеал «культивированного джентльмена» в англосаксонском варианте.

Капитал одновременно порождает универсальные ценности свободы личности и равенства ее самореализации в производительном труде, и критерии разделения «овец и козлищ», реального неравенства. Интеллигентская критика буржуазии нацелена на это несоответствие идеалам, против предпочтения рынка справедливому «гражданскому обществу». Хотя, как мы видели, и сама интеллигенция существует при таком же противоречии между заявленной эгалитарностью и реальной элитарностью.