Денис Сдвижков - Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции [litres]
- Название:Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции [litres]
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Литагент НЛО
- Год:2021
- Город:Москва
- ISBN:9785444814567
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Денис Сдвижков - Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции [litres] краткое содержание
Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции [litres] - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Схожей в рамках европейского континента оказывается динамика в отношениях между знанием и капиталом. По мере становления капитализма как экономической системы и утверждения буржуазии в качестве силы политической враждебность между ними на протяжении первой половины XIX века вырастает за бытовые рамки и достигает кульминации в 1848 году. Историческую основу для интеллигентской антибуржуазности приносят с собой французские впечатления этого года с массовыми расстрелами рабочих и утверждением режима Луи Бонапарта, когда «торжествующая посредственность» оказалась страшнее тирании.
Преимущественно буржуа по своему происхождению, поэты ( poètes ) романтизма и творческие личности в более широком понимании, художники ( artistes ) во Франции избрали главным объектом критики буржуазное господство состоятельных нотаблей при Июльской монархии «короля-буржуа» Луи-Филиппа (1830–1848) и Второй империи (1851 —1870). «Никогда, – замечал журнал L’ Artiste в 1832 году, – искусство не обладало таким авторитетом». Миру здравого смысла и железных фактов, «стальному панцирю» капитализма Макса Вебера, требовалась альтернатива. Университет, по большей части подчиненный государству и все в большей степени подвластный духу сциентизма и позитивизма, уже не способен был ее предоставить. Интеллектуальный климат эпохи позитивизма – господство фактов и «здравого смысла» – видел в любой «заржавелой метафизике» объект насмешек. И тогда появляется тип, замыкающийся в своей собственной среде, мире большого города, преображенного новым урбанизмом эпохи промышленной революции. Законченное выражение этот способ жизни находит в романтическом протесте дендизма (в английском с начала XIX века) и особенно в цыганской вольнице богемы (во французском с 1840‐х годов). Это попытка своеобразного Gesamtkunstwerk , жизни в единственно приемлемой реальности, творческой, которая симулирует выход за границы условностей буржуазного общества. Симулирует, поскольку для большинства это только проходной эпизод юности, молчаливо принимаемый «хорошим обществом» на тех же условиях, что и двойная сексуальная мораль буржуазии.

Такая протестная культура оказала несомненное и существенное влияние на коллег по цеху на востоке континента. Которые, еще не имея собственной буржуазии, уже учились ее ненавидеть: что-то вроде японского антисемитизма рубежа XIX–XX веков, скопированного в Европе при отсутствии евреев в самой Японии. Конструирование воображаемой, утопической реальности объединяло художников и богему с социальными утопистами, новыми «идеологами» вроде Сен-Симона, Фурье, Прудона, только на место политических идей вставала культура. Через несколько десятилетий на рубеже XIX и XX веков именно литературно-художественный авангард сыграет наряду с учеными ключевую роль в формировании концепта интеллектуалов .
К этому времени антибуржуазность интеллигенции приняла форму эстетской культурной критики по всему континенту. Наряду с политическими и социальными теневыми сторонами капитализма (или, если угодно, модернизации), ключевую роль играли перемены в сфере культуры. Из образованной публики, совпадающей с «хорошим обществом», развитие вело к публике массовой, катастрофически снижавшей планку «хорошего вкуса». Устрашенные пришествием «масс», жрецы храма прекрасного в панике пытались забаррикадироваться против масс-культуры и охлократии. Эту новую угрожающую массу оксфордский историк литературы Джон Кэри возводит к учению Блаженного Августина о первородном грехе, который обрекал большую часть человечества на участь «пр о клятой массы погибели» ( massa damnata ), безвольной «глины» латинской Вульгаты (Рим. 9:21).
«Массы» эпохи, в отличие от «толпы», «быдла», «скотов» и т. п. предыдущей, были читающими. Так квинтэссенцией врага стали «глотатели пустот, читатели газет» Марины Цветаевой. Или чуть раньше, у Ницше: «Взгляните на этих лишних людей… Они изрыгают желчь и называют это газетой». Ницшеанский бунт, герои против лавочников, культ вождизма, непокоя, нервозности: все это сплошной мейнстрим, расцветающий пышным цветом в эпоху fin-de-siècle . И далее появление модернизма, современного элитарного искусства, недоступного профанам, которым не помогут снисходительные книжки «Как понять современное искусство» и «Модерн арт для чайников». «Придется массам все же разбираться в нем» (новом искусстве), – неумолим автор «Черного квадрата» (1925).
Понятно, что масштаб и формы процессов зависят от множества факторов. Пока в восточной части Европы «средний класс» совпадает с «образованным обществом», о включении в него предпринимательского элемента говорят в будущем времени или в сослагательном наклонении. Единственная реальная социальная характеристика «середины» здесь внесословность, а не буржуазность. Отчасти в Польше и тем более в России сложно с буржуа как культурным типом, с кредо «третьего сословия», «духом предпринимательства», с буржуазной культурой городского патрициата. Фигура буржуа, предпринимателя не получает символического веса вплоть до конца «долгого XIX века», и дефицит «русского буржуазизма» в этой области ощущается по сию пору.
Для нравственного каталога интеллигенции вполне органичны гражданственность, стремление к буржуазным свободам, даже к капиталистическому материальному изобилию, но не буржуазность. Не только традиционный представитель «темного царства» купечества, но и современный сознательный «буржуй» оставались persona non grata. Как идеальный тип в России отсутствует феномен gentry, предпринимателя-дворянина; идея благородства и службы мало совместима с буржуазными ценностями. Руководящей нормой воспитания личности в интеллигенции остается ориентация на идеал, а не «успех». «Интеллигенция и буржуазия могут, конечно, идти рука об руку, помогать друг другу, даже совпадать, но это частный случай, а не общее правило», – пишет народник Михайловский. Общее правило – блюсти эту границу. С точки зрения народников, само появление интеллигенции как понятия и слоя в России этим и было обосновано: «задача русской интеллигенции в том именно и состоит, чтобы бороться с развитием буржуазии на русской почве».
У Боборыкина в романе «Солидные добродетели» (1900) ученый Крутицын, знакомящийся с промышленником из староверов в поезде, именует таких «папуанцами», то бишь дикарями. «Пузатый капитал надо побороть интеллигенцией, указать ему на возможность быть человечнее» – цивилизовать, стало быть. Уже эмигрантом Павел Бурышкин в «Москве купеческой», сводя сальдо прошлого, объяснял историческое банкротство русской буржуазии: «Во всех некупеческих слоях – и в дворянстве, и в чиновничестве, и в кругах интеллигенции, как правой, так и левой отношение к „толстосумам“ было в общем малодружелюбным, насмешливым <���…> торгово-промышленники отнюдь не пользовались тем значением, которое они должны были иметь благодаря своему руководящему участию в русской хозяйственной жизни и которым пользовались их западные <���…> коллеги». Обратим внимание: в русской языковой культуре так и не появился собственный позитивно окрашенный термин для определения буржуа. «Крепкий хозяин»? Но это столыпинский лексикон власти, тогда как в остальной, даже либеральной интеллигенции, фигурируют отвлеченные «торгово-промышленные классы». И в цитате выше употреблены определения либо описательные, либо грубо-ругательные, что характерно в языке для чего-то постыдного и табуированного, вроде интимных отношений.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: