Денис Сдвижков - Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции [litres]

Некоторые особенности конструирования незнаек. Мы (я и вы, надеюсь, если дочитали до этого места) пока что пытались очертить контуры самосознания интеллигенции напрямую. Не менее продуктивен в исторической семантике обратный заход: каков негативный полюс интеллигентности, кто наши антигерои, плохие парни, не знайка как идеально-исторический тип? Как на уровне слов работают механизмы включения и исключения, важные для самосознания любой социальной группы?

Отрицательные персонажи – это точно не те, кто не владеет знаниями. Эти последние как раз объект миссии и сочувствия. Незнайка в оригинале, как помним, при всех своих слабостях и прегрешениях главный и отнюдь не отрицательный герой. Более того, крайности могут смыкаться в апологии святого блаженного неведения, sancta ignorantia . Культ естественного человека, доброго дикаря Просвещения работает на тот же эффект. Плохо, как уже сказано, не незнание, а полузнание, недообразованность, полупросвещение, образованщина. По мнению Ивана Яковлевича Руссо, таким испорченным дикарем после Петра I стала вся Россия, поменяв невинность незнания на развращенность недопросвещения.

Прямые антагонисты – это противники распространения знаний, те, кто держит в неведении; мракобесы , гасители факелов просвещения. Тут все несложно: с переменой источника света знания и распространением Просвещения поменяли, соответственно, свои координаты и мрак/тьма . В XVIII веке мрак незнания и мрак неверия еще сосуществуют, фанатизм , невежество , суевер или забобоны могут относиться и к светскому, и к сакральному. Но с нового века этому обманчивому соседству приходит конец. В европейской практике с XVI века в ходу понятие обскурантизм : оно распространяется благодаря полемическим «Письмам темных людей», немецкому трактату в защиту гуманизма. С первой четверти XIX века оно появляется у нас в переосмыслении церковного выражения мрак бесовский как мракобесие , в ряду церковного обозначения грехов вроде чрево- или женобесия . Впервые, судя по сведениям В. В. Виноградова, в переводе французской комедии 1810‐х годов La manie des ténèbres (буквально: «Мракомания»). А обиходным его сделало знаменитое письмо смертельно больного Белинского Гоголю из Зальцбрунна (1847), где русское выражение еще пояснялось западным: «апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия… Вы стоите над бездною». С тех пор к мракобесию прочно прилипло определение «религиозного», изобильно и с удовольствием воспроизводившегося в советское время.

Может ли быть что-то еще хуже? А вот и может. Хуже оказывается безразличие, теплохладность к знаниям и искусству, отсутствие божественной искры, превращающее жизнь этих ангелов лаодикийской церкви в тараканьи бега без цели, будь она хоть отрицательной. Противопоставление начинается по принципу принадлежности к образованному сословию или ученой, студенческой корпорации. Слово уже мелькало – филистер , мещанин . Мэттью Арнольд обозвал вслед за Томасом Карлейлем викторианский средний класс ветхозаветным словом «филистимляне» ( philistines ), который с тех пор служит английским эквивалентом нашим «обывателям» и «мещанам»: «скучные люди, рабы рутины, сыны тьмы» (да, тут тоже мрак) – грубые, вульгарные ( vulgar ), отличающиеся неинтеллигентностью ( unintelligence ). Бороться с Голиафом материализма и машинерии предназначалось Давиду культуры, избранным «воинам света», стремящимся к его «сладости».

Терминология взята англичанами из тогдашней цитадели высокой культуры и учености, Германии. Немецкое прозвище мещанина – любимый Лениным филистер : «Ну и мещанин! Ну и филистер!» – так, по словам Троцкого, «кремлевский мечтатель» окрестил после их встречи благодушного Герберта Уэллса, который ведь, что самое обидное, сам обрушивался на собственное мелкобуржуазное ( petty bourgeois ) мещанство. Филистер , также восходящий к безвинно обиженным филистимлянам, возник в студенческом жаргоне немецких буршей еще в XVII веке. Этот термин демонстрировал презрение ученой, разгульной и привилегированной вольницы к добропорядочным бюргерам, так же как еще более презрительный Spießbürger (буквально – пикинёр, горожанин с пикой, которой вооружались малоимущие бюргеры). Желчный Генрих Гейне начинает свое «Путешествие по Гарцу» (1826) с описания Гёттингена, жители которого «делятся на студентов, профессоров, филистеров и скотов, причем эти четыре сословия отнюдь не строго между собой разграничены. Сословие скотов преобладает». Кстати, в жаргоне кембриджских студентов для неученой публики также употреблялись «скоты» ( brute ), а также – очень неожиданно – «сноб» ( snob ). Почему сноб? Одно из объяснений – изначально это сословное обозначение тех, кто s. nob., sine nobilitatis, неблагородного, недворянского происхождения, как этих лиц обозначали в списках учащихся. К середине XIX века snobs стали обозначать тех, «кто низкопоклонничает перед низостью» ( meanly admires mean things ), как выражался Уильям Теккерей в «Книге снобов, написанной одним из них» (1848).

Что касается «скотской» компоненты, то она вообще характерна для начальной стадии конструирования незнаек, и тут явно сказывается сословный гонор – как в польском и русском быдле ( bydło ). На следующем этапе принцип был переосмыслен, что видно, в частности, в перемене значения подлый/подлость от принадлежности к низшим классам к нравственной характеристике. То же с плебеем/плебейским или с английским vulgar/vulgarian , от «толпы, черни» перешедшими к мировоззренческой характеристике. (Добавим тут, что филистер обозначал также не-студента в смысле выпускника, закончившего университет. Это значение для «кончалого» студента до сих пор сохранилось у поляков, и, между прочим, хрестоматийная строчка в «Евгении Онегине» именно поэтому читалась в первых изданиях как: «душой филистер Геттингенский». И лишь после Пушкин, поколебавшись, в кои-то веки прислушался к Булгарину и характеристику Ленского спрямил.)

В России с мещанами происходит та же метаморфоза от сословной характеристики к отвлеченно-нравственной. Нетрудно увидеть вектор, обратный интеллигенции : там слово, наоборот, из характеристики отвлеченной способности перешло на социальный слой. По мере того, как интеллигенция возвышает себя из социальной глины до соли земли и квинтэссенции духовности, антипод теряет сословные социальные границы: духовный мещанин может быть в любом сословии.

Различия конструирования незнаек, разумеется, есть, но просматривается схожая тенденция выбирать объектом ненависти рыхлую середину общества. И неизменно из социального контекста вырастает антагонизм «сообществ ценностей». Утверждение капитализма сопровождается, с одной стороны, становлением радикального нонконформизма, протеста городской богемы, с другой – материализацией духа эпохи в объекте ненависти всей образованной публики к petite bourgeoisie , petty bourgeois , «лавочникам». От Оноре де Бальзака до Эмиля Золя, и от упомянутого Герберта Уэллса и Бернарда Шоу до Бертольда Брехта на мелкую буржуазию вешали всех собак за «узость мирка» и «отсутствие духовных интересов», а политическая мысль возлагала ответственность за предательство чистых идеалов свободы и равенства, реакционность и популизм. Не только социал-демократы, но и либералы с поправением мелких буржуа к исходу века стали видеть в них воплощение темного царства, питательную почву для радикального национализма, а позднее фашизма. «Не случаен, – пишет Пьер Бурдьё с бесстрастностью ученого, который диссектирует особо мерзкого гада, – эпитет, применяемый для всего, что говорит, думает, делает, имеет или являет собой мелкий буржуа, даже к его морали <���…> Со своими мелкими заботами и мелкими нуждами мелкий буржуа – это и впрямь буржуа „мелким почерком“».