Майк Дэш - Первая семья. Джузеппе Морелло и зарождение американской мафии

Свидетельские показания Комито, стенографированные, а затем напечатанные на машинке, заняли более ста страниц – это почти пятьдесят тысяч слов. Это был самый полный и наиболее изобличающий свод показаний, который получила служба за годы работы. Флинн думал, что этого будет достаточно, чтобы осудить каждого члена семьи Морелло. Однако пока нужно было держать это знание при себе. Чем меньше Клешня будет знать о Комито и его свидетельствах, тем лучше.

Люпо и Мореллотем временемне сидели сложа руки. В Маленькой Италии среди итальянских бизнесменов были традиционными обязательные сборы для оплаты расходов на защиту, которую возглавлял Мирабо Таунс, один из самых дорогих и самых известных адвокатов Нью-Йорка. Был отдан приказ об уничтожении печатного станка в Хайленде; оставшиеся поддельные банкноты были сожжены или закопаны. Предпринимались также попытки соорудить алиби для заключенных. Чекала, например, устроил так, чтобы двое свидетелей заявили, что в нужные дни он лежал в постели с пневмонией.

Ни у кого не вызывал удивления тот факт, что самые изощренные усилия были предприняты в интересах Морелло. Под руководством Ника Террановы, которого Флинн неохотно освободил, когда не удалось найти убедительных доказательств его причастности к производству контрафакта, члены семьи Клешни разработали тщательно продуманное алиби. Они решили, что Морелло должен утверждать, будто в течение предыдущего года был болен. Однако в отличие от Чекалы, свидетелями которого выступали дочь и друг, боссу для подтверждения его алиби требовались незыблемые и независимые показания. О том, что он был нетрудоспособен, поклялись под присягой двое врачей, Сальваторе Романо и Сальваторе Бранкатто.

Романо, разумеется, помогал Морелло и раньше. В январе 1910 года он все еще был практикующим врачом в Рочестере, городе, в который вынужден был бежать, чтобы уйти от внимания семьи Клешни, и ничего не знал об арестах Флинна до начала января 1910 года, когда неожиданно получил письмо от матери из Нью-Йорка.

«Вот как это было, – вспоминал он через несколько месяцев…

Миссис Морелло, мать Морелло и братья Морелло пришли к моей матери и заговорили с ней. Они [сказали], что у него серьезные неприятности. Дескать, единственный способ спасти его – это предоставить алиби. Я должен был подтвердить, что он был дома, когда его обвиняли в том, что он отсутствовал… Одним словом, мне надо было засвидетельствовать, что в то время я лечил Морелло, и он не мог выйти из дома».

Родственники решили, что босс должен сказать, будто был прикован к постели ревматизмом, начиная с конца 1908 года и бо́льшую часть 1909-го. Это заявление отнюдь не звучало бы неправдоподобно. По словам Романо, Морелло был ипохондриком, «всегда жаловался» и, не будучи болен в действительности, очевидно, считал, что на самом деле страдает этим заболеванием. Чтобы убедить присяжных в том, что босс не мог принимать участие в мошенническом сговоре, Романо и Бранкатто должны были засвидетельствовать, что они регулярно навещали пациента дома и находили его полностью неподвижным. Это означало лжесвидетельство в федеральном суде – то, чего лично Романо, например, очень опасался.

Хотя доктор не хотел снова связываться с Морелло, он знал, что у него нет выбора.

Моя мать просила их не звонить мне, говорила, что они навлекут на меня беду и что мне придется бросить начатое мною дело. Они ответили ей, что мне совершенно необходимо приехать из Рочестера для дачи показаний. Если я не приеду, сказали они, Морелло непременно вынесут приговор… Моя мать написала мне. «Это последнее предложение, которое они тебе делают, – были ее слова. – Думаю, тебе не избежать приезда».

Романо немедленно согласился. «Я знал характер людей, с которыми мне приходилось иметь дело, – признавался он. – Знал, что, если я откажусь и Морелло получит суровый приговор, они будут винить меня. Я подумал о моей матери здесь [в итальянском Гарлеме], которая имела обыкновение вечерами выходить по своим делам. Мне было чего бояться».

Несколько недель ничего не происходило. Затем, где-то в середине января, доктор получил срочную телеграмму из Манхэттена. Ее прислал Ник Терранова. «Будьте завтра в Нью-Йорке», – говорилось в сообщении. Романо повиновался.

«Извините, что беспокою вас, – сказал Терранова, когда они встретились…

– Я знаю, что́ вы теряете. Я ценю то, что вы делаете для нас, но, поверьте, это абсолютно необходимо. Вам ничего не угрожает, – произнес он. – Сколько раз в неделю, по-вашему, вы могли его видеть?

Я отвечал, что раз в неделю.

– Я хотел бы, чтобы мои показания были как можно более незначительными, – добавил я, – чтобы не иметь неприятностей с судом.

Он ответил, что одного раза в неделю, возможно, слишком мало.

– Давайте лучше два раза в неделю, – промолвил он».

Романо неохотно согласился. В суде он, впрочем, пойдет еще дальше, заявив, что навещал пациента «два-три раза в неделю» и поставил диагноз «суставной ревматизм… который вызывал у него сильную боль и жар» в ногах. Чтобы удостовериться в том, что все версии согласуются между собой, Терранова сопроводил его в кутузку, намереваясь еще раз представить его Морелло. «Не волнуйтесь, – заверил его Клешня. – Нет никакой опасности. Никто не видел меня вне дома, и в то время я был бледен как привидение».

Восемью месяцами ранее Джо Петрозино встретил свою смерть, во многом недооценив власть Мафии. Теперь Морелло совершал столь же серьезную ошибку: всецело доверяя доктору Романо, он во многом недооценивал Флинна. Клешня явно не представлял себе, насколько сильны позиции государственных органов в этом деле, как не осознавал он и того, сколь глубоко Флинн проник во все слои защиты, которыми он окружил себя. На суде Секретная служба прибегнет к показаниям не менее восьми оперативников, чтобы доказать, что Морелло находился вне дома где-то в итальянском квартале тогда, когда был якобы прикован к кровати. Также у Флинна были показания Комито. На фоне таких весомых свидетельств слова двух сицилийских врачей не имели большого значения.

Суд над Мореллоначался 26 января 1910 года. Он проходил в Нью-Йорке, в здании федерального суда на Хьюстон-стрит, сугубо утилитарном строении на шумной улице, под председательством судьи Джорджа Рэя. Подсудимых было девять. Помимо Люпо и Морелло, перед судом предстали Чекала и Чина, а также пожилой печатник Каликкио. Четырнадцать второстепенных членов банды были осуждены по обвинению в распространении фальшивых денег несколькими неделями ранее. Десяток других, в том числе Джузеппе Боскарини, должны были пойти под суд отдельно, весной.

В первый же день члены семьи Морелло продемонстрировали свою силу. По приказу братьев Терранова зал суда Рэя был «заполнен оравой итальянцев», а сицилийцы, которые прибыли слишком поздно, чтобы занять места на скамьях для публики, скопились в коридорах снаружи. Некоторые ворвались в пустой кабинет судебного исполнителя, где позднее был обнаружен стилет, острый как бритва, всаженный в стену на глубину нескольких дюймов. Последовали и другие грубые попытки запугивания. На скамье присяжных нашли второй нож. Он был удален до того, как присяжные увидели его, но слух о нем просочился наружу, и в тот день нож и его значение стали главной темой разговоров в здании суда. Были предприняты попытки заставить свидетелей замолчать, когда они выходили давать показания. Согласно The New York Times , в течение первой недели по меньшей мере один сицилийский зритель подавал зловещие «знаки смерти», «шипя и проводя ногтями по горлу». Судья Рэй, осунувшийся, лишенный чувства юмора мужчина ростом ниже среднего, на счету которого было больше слушаний о подделке денег, чем у любого из его коллег на Восточном побережье, не стал этого терпеть. Он удалил шипевшего сицилийца из здания и пригласил в зал дополнительных судебных приставов. Больше подобных проблем не возникало.