Денис Терентьев - Банька по-белому. Взрослые вопросы о лихих 1990

В течение 1990–х гг. тусовки дворовых гопников превратились в так называемые «фирмы»: гибрид западных бритоголовых движений и группировок Казани середины 1980–х. Они чаще всего завязаны на околофутбольное движение, а во время матчей команд высшей лиги на стадионах Москвы и Петербурга можно купить «Книгу молодого хулигана» — самиздатовский сборник информации о «фирмах», который должен помочь юному экстремалу найти единомышленников.

Кавказские кланы действительно выделялись среди деловой элиты? Ничего подобного. В 2004 г. журнал Forbes впервые опубликовал неофициальный рейтинг ста богатейших бизнесменов, в котором большинство — этнические русские. Другое дело, что выходцы с Кавказа традиционно доминировали в сфере розничной торговли, а любые жалобы на качество товара или рост цен было удобно объяснять их происками. Аналогично, каждый мог найти в своем опыте примеры агрессивного или хамского поведения «лиц кавказской национальности». Но пострадать можно было и от русских гопников. Проблема не столько в кавказцах, сколько в разложившейся правоохранительной системе — коррумпированной, плохо оплачиваемой, не справлявшейся с потоком уличного криминала.

А как же антифашистское воспитание советского человека? Неужели десятки просмотренных фильмов о Великой Отечественной войне не оставили следа в менталитете молодежи 1990–х? Это загадка. Первые скинхеды в Британии конца 1960–х были не расовой, а рабочей субкультурой — прекрасно ладили с мулатами и неграми, с которыми работали на одних заводах, слушали регги и соул. Скины ненавидели пакистанцев («паки») не как инородцев, а как торгашей. А в Германии три четверти скинхедов были «шарпами» (скинхеды — коммунисты, члены движения Skin Heads Against Rasists Prejudice (SHARP), носившими нашивки с портретами Ленина, Манделы, Че Гевары. В России «шарпов» были единицы, а большинство как раз «уважали Гитлера».

Возможно, дело в том, что самый правый европейский политик Жан — Мари Ле Пен оказался во многом умереннее нашего Жириновского. Когда нация находится в состоянии фрустрации, она склонна к формированию сверхценных мессианских идей, не имеющих ничего общего с модернизацией. Сыграло свою роль «Русское национальное единство», в начале 1990–х заменившее собой и пионерию, и комсомол, и ДОСААФ. Безусловно, сказалась война в Чечне. Вячеслав Лихачев, автор книги «Нацизм в России» формулировал: «После распада СССР произошел острый кризис самоидентификации населения. Люди не знают, что такое россиянин. Идентичность может быть позитивной и негативной. Позитивная строится на основе характеристики абстрактного «мы» — того, чем можно гордиться. В советские времена это были космос, метро, наука. Когда гордиться нечем, формируется негативная идентичность на основе поиска врага: чеченцы, кавказцы, американцы». Все это выстрелит в начале 2000–х годов.

Что случилось? С июня 1998 г. на сайте «Русская фантастика» в течение 12 лет шло офлайн — интервью, в ходе которого писатель Борис Стругацкий ответил на 8620 вопросов. Борис Натанович, как осколок литературного бренда «братья Стругацкие» (его старший брат и соавтор Аркадий Стругацкий скончался в 1990 г.), оставался одним из немногих в стране людей, претендующих на право быть моральным авторитетом интеллигенции. А для транслирования своей философии выбрал самый современный на тот момент способ коммуникации — русскоязычный сегмент Интернета, появившийся на территории России лишь в 1996 году.

Чем Стругацкий заслужил свой авторитет? До Стругацких фантастика в стране считалась беллетристикой низкого пошиба, они сделали ее высокой литературой. Впрочем, иные планеты и техника будущего выступали лишь декорациями, а центральная роль всегда отводилась способности людей сохранять человечность: «Мы описывали Мир — в–Котором — Нам — Хотелось — бы — жить. Дружба, любовь и творческий труд — вот три кита, на которых стоит счастье тамошнего человечества. Никакой технический прогресс не принесет счастья, если основой его не станет Человек Воспитанный, который сможет избавиться от «внутренней обезьяны».

Гротескная модель будущего общества потребления представлялась Стругацким наиболее вероятной экстраполяцией развития сегодняшнего мира. Герои повести «За миллиард лет до конца света» поставлены перед жестокой необходимостью выбирать между возможностью творить под угрозой смерти либо отказаться от своих убеждений ради спокойной жизни. Не являясь впрямую критиками советского строя, Стругацкие хлебнули тягот цензуры: в 1970–е у них практически не выходили книжные издания, а при подготовке «Обитаемого острова» к публикации в 1990–е авторам пришлось восстановить более 900 изменений.

Офлайн — интервью Бориса Стругацкого — это Евангелие 1990–х? Как минимум, интеллигенция искала у писателя ориентиры в трансформируемом мире. Когда НАТО бомбило Югославию, а ура — патриоты бросались яйцами в американское посольство, Стругацкий не терял головы. Он сам не любит Америку, но ее нельзя не уважать: «Я знаю твердо: нет у России более естественного и более полезного союзника, чем США. Никогда наши страны не обнажали оружия друг против друга. Я не вижу и не могу придумать ни одного места на Земле, где наши цели и задачи противоречили бы друг другу сколько — нибудь существенно. Я ненавижу тоталитаризм в любых его проявлениях, будь то диктатура Хо Ши Мина или Слободана Милошевича, или Саддама Хусейна. При столкновении таких диктатур с любой демократией симпатии мои будут всегда на стороне демократии».

Он называл расстрел Белого дома в 1993 г. «превышением мер необходимой обороны» и выступал против возвращения собственности под контроль государства, которое виделось ему лишь огромной толпой чиновников: «Все, к чему прикасается государство, превращается в дерьмо. Никакой чиновник не заинтересован в том, чтобы дела его шли на пользу избирателю, а заинтересован лишь угодить своему начальнику и продвинуться по службе. В разумно организованном обществе государство должно заниматься двумя — тремя вещами: обеспечивать безопасность населения; следить за необходимым количеством в стране рабочих мест; следить за бюджетом. Ну, может быть, еще финансировать развитие фундаментальной науки, хотя к этому его лучше не допускать. В общем, главная задача государства — обеспечивать стабильность. Контролировать никого не надо».

Издаваемый в России миллионными тиражами, Стругацкий так и не потрафил низким вкусам. Особенно, когда униженная бедностью и распадом на национальные республики империя искала опору в некоем «особом пути», заменяющем нормальное экономическое развитие: «С Россией за последнюю тысячу лет не происходило ничего такого, чего мы не видели бы в истории Европы. Единственная существенная особенность наша состоит в том, что мы несколько задержались в феодализме и менталитет у нас феодальный, какого в Европе нет сейчас ни у кого, — разве что у турок? Думаю, и будущее наше ничего особенного, «неевропейского», содержать не должно. Либерализация экономики и вообще всей общественной жизни. Развитие малого и среднего бизнеса. Создание конкурентоспособных отраслей. Уменьшение роли государства во всех областях, кроме обороны, безопасности и соцобеспечения… В общем, все будет, как у людей. А сырьевые богатства будут нам скорее мешать, чем помогать. Впрочем, к середине века эта проблема исчезнет сама собой».