Юрий Поляков - Засекреченное будущее

— Считается, что сегодня вопрос этнического самоопределения в силу разных обстоятельств занимает очень малое количество людей, что повлияло на это явление?

— Это глубокое заблуждение. По моим наблюдениям, мы как раз вступили в пору обострения расового и национального самоопределения. Посмотрите, что делается в Америке! Если этничность не имеет значения, то почему «разошлись» Чехия и Словакия? Зачем Каталония рвется из Испании, а Шотландия из Великобритании, которая сама просто сбежала из Евросоюза? А бешеная украинизация и сопротивление русского мира на Донбассе? Если вы думаете, что в России центробежные силы, запущенные революцией, усиленные политикой «коренизации» 1920-х и «парадом суверенитетов» 1990-х, «рассосались», то глубоко ошибаетесь. Именно по этой причине записанная, пусть косвенно, в Конституции роль государствообразующего русского народа, скрепляющего Державу, будет лишь возрастать. В противном случае нас ждет судьба СССР. Не понимать этого — вести страну к развалу. И, по-моему, в Конституцию стоило записать все народы нашей страны, даже самые малочисленные. В алфавитном порядке.

— Сегодня в век толерантности якобы не модно говорить о том, кто ты по национальности, не модно, даже зазорно этим гордиться. Почему нам важно сохранить гордость за свое происхождение? К чему вообще может привести эта толерантность?

— Толерантность — это всего лишь деликатность, а не слепота. Можно, не заметить, что в Турции христианскую святыню — Софию — снова сделали мечетью. А если это только начало серьезной сшибки цивилизаций? Думаю, целенаправленное отучение людей от этнического самосознания, включая изъятие графы «национальность» из паспорта, — это примерно то же самое, что борьба с тендерной реальностью, пропаганда отклонений, замена пап и мам на «литерных родителей». Природу или Божий замысел (это как кому нравится) победить нельзя, можно только приблизить крах запутавшейся в нелепостях цивилизации. А этническое самосознание, вмещающее в себя историю, культуру, обычаи, веру своего народа, — важная часть нашего внутреннего мира. Иногда оно доминирует, иногда уступает первенство общегражданским чувствам, но у нормального человека никогда не исчезает. Да, есть люди с ослабленным, почти вытесненным национальным сознанием. Таким был, например, вождь Коминтерна Григорий Зиновьев. Но перед расстрелом молился-то он на иврите.

— Чтобы быть по-настоящему русским, достаточно просто родиться в России от русских мам и пап? Что в Вашем понимании быть русским? Русский, российский менталитет — в чем его особенность, в чем позитивные стороны и негативные? Почему русским больше свойственна разобщенность?

— Конечно, генетику никто не отменял, но, по-моему, русскость определяется в конце концов не происхождением, не кровью, а мироощущением, системой ценностей и приверженностью Отечеству. Грубо говоря, искренний патриот нашей исторической, большой России (не путать с расплодившимися ныне «бюджетными патриотами») для меня и есть русский. Среди главных наших черт: уживчивость, уступчивость, переимчивость, это уходит корнями в соседскую общину, характерную для восточных славян, но не германцев. К примеру, пришли мы на Кавказ и стали носить черкески, бурки, папахи. А вы хоть раз видели грузина в косоворотке? Именно поэтому русским удалось сплотить огромную державу. Но у этой «всеотзывчивости» есть обратная сторона: лишившись государственных скреп, в той же эмиграции, русские очень быстро ассимилируются. Мы так исторически сформировались, что не можем сохраниться как народ без государства. Власть при всех режимах эту слабость русских чувствовала и эксплуатировала. Наш огромный недостаток — мы не умеем системно спрашивать с власти соблюдения наших интересов, терпим, терпим, а потом вдруг выпрягаемся из бронированного державного воза. И начинается смута…

— В еще одной Вашей книге «Зачем вы, мастера культуры?» ставится вопрос: той ли дорогой идет наша культура? Что необходимо ее мастерам, чтобы их вот так не вопрошали: «Зачем вы?»

— Боюсь, что не той… Настоящее искусство — это служение и колоссальный труд, а не гедонистическая самозанятость. Достаточно почитать сочинения лауреатов «Большой книги», чтобы понять: они даже не потрудились овладеть азами литературного ремесла. Самовыражение? Чушь! В искусстве можно выразиться только через мастерство. Другого способа нет. Меня беспокоит небывалое «ографоманивание» литературы. Меня тревожит разрушение русского высокопрофессионального традиционного театра и замена его многофункциональными полулюбительскими площадками. Разве нельзя было, к примеру, дать возможность Боякову и Прилепину тешить свое корыстное тщеславие на какой-то новой сцене? В том же невостребованном зрелищном комплексе в Коломенском? Зачем надо было разрушать уникальный доронинский МХАТ имени Горького? Оскорблять великую актрису и подвижницу театра? Во МХАТе имелся блестящий репертуар, свой преданный зритель, наконец, именно там старшеклассник мог увидеть нормативные постановки классики. А где? В Гоголь-центре, что ли? Как можно одной рукой вставлять «традиционные ценности» в Конституцию, а другой разрушать эти же самые ценности в реальном культурном пространстве? Кстати, моя книга «Зачем вы, мастера культуры?» открывается большой статьей «Мельпомена поверженная», где я анализирую странности государственной культурной политики, категорически не соответствующей тем вызовам, которые брошены нашей стране.

— Насколько я знаю, Вы сейчас пишете книгу о своем советском детстве. Многие сегодня вспоминают, какое было счастливое советское детство. А счастливое оно было, потому что детство, или потому что советское детство?

— Да, в самоизоляции я взялся за новую вещь, которая так и называется «Книга о советском детстве». Это — цикл рассказов и повестей. Несколько новелл опубликованы в периодике. Увы, у нас появилась недобрая мода писать фэнтези о «страшном тоталитарном» детстве, где школа — это конвейер обезличивания, пионерский лагерь — ГУЛАГ, а во дворе в детских играх лютует антисемитизм. Любопытно, что именно такие книжки получают литературные премии и за казенный счет издаются за рубежом с помощью странной организации «Институт перевода». Один автор дописался до того, что в советском пионерском лагере бесчинствуют вампиры, а возглавляет их старый коммунист, участник гражданской войны. Ладно бы это был черный юмор, так нет — мрачное занудство всерьез. Я не скрываю, что люблю свое советское детство, и бережно реконструирую то время, как сделал это в романе «Веселая жизнь», где речь идет о моей молодости. Но я и не приукрашиваю минувшее, изображая некий потерянный рай. Впрочем, эти две крайности — наша литературная традиция. Сравните «Детство» и «В людях» Максима Горького с «Летом Господнем» и «Богомольем» Ивана Шмелева. А ведь Горький и Шмелев — почти ровесники, описывают одни и те же годы, одну и ту же социальную среду. Но акценты, интонация, оценки, человеческие типы, — все разное до противоположности. Почему? Может, потому что Горький прозу о детстве писал еще до революции, изнутри, по канону критического реализма, а Шмелев — через полвека, в эмиграции, осознав невозвратимость утрат… Моя книга, видимо, все-таки ближе к шмелевскому ностальгическому реализму…