Юрий Поляков - Засекреченное будущее

— А откуда это идёт?

— У нас в культуре сохранили серьезное влияние либералы ельцинского призыва. Они, по-моему, тщательно за казенные средства готовят культурное пространство к «транзиту власти». Ох, и хлебнем мы еще с этими перевертышами — бюджетными патриотами и скороспелыми неофитами от Православия…

Но вернемся к Вашему вопросу. Думаю, я бы и сегодня пробился, нашел своих издателей. Моя проза интересна читателям сама по себе, без подсказок критиков и премиальных жюри. К тому же, я тщательно работаю над словом, это сейчас вроде бы не ценится, не замечается, но на читабельность влияет, конечно. Читатели иногда не могут объяснить свой выбор, но качество они чувствуют. Взгляните редакторским глазом на уровень «букеровской» прозы — это же детский сад.

— Уровень школы редакторов упал или авторов?

— Всё взаимосвязано. Есть авторы, от которых требуется лишь имя, а пишут за них другие. Я давно придумал этому явлению название: ПИПы — персонифицированные издательские проекты. Но, бывает, автор способен хорошо писать, а ему никто не говорит: работай над стилем, убирай фигню, выстраивай сюжет и приходи через полгода с нормальным текстом. Наоборот, ему говорят: «Всё нормально. Скорее в печать!». Зачем же он будет стараться? Есть, конечно, перфекционисты, вроде меня, которые сами себя контролируют и школят (у меня меньше восьми-десяти редакций не бывает), но нас таких единицы. Большинство авторов нужно доводить «до кондиции», как это и бывало в советские годы. А теперь? Беда! Выбирают кусок из современного автора для «тотального диктанта» (идиотское, кстати, название!), а в тексте ошибки. Так и диктуют на всю страну, олухи!

— На каких авторах вы выросли?

— Прежде всего это отечественная классика. И западная тоже оказала на меня влияние. Я читал очень много, как большинство пытливых советских мальчишек. Среди моих любимцев был и Шолохов, и Булгаков, и Паустовский, и Чехов, и Золя, и Голсуорси, и Моэм, и Франс, и Маркес… Как на будущего драматурга на меня большое влияние оказали Оскар Уайльд и Бернард Шоу, которых я прочитал буквально от корки до корки. Не говоря уже о советской и русской драматургии.

— Запрещённая литература входила в список ваших предпочтений?

— Конечно. Я учился в институте и хорошо помню, как по рукам ходил самиздат и тамиздата. Солженицына впервые прочел в ксероксе и удивился, насколько неуклюж он по стилю. «Метрополь» читал в рукописи, будучи сотрудником многотиражки «Московский литератор». Этот бесцензурный альманах поразил меня своей художественной неравноценностью. Попадались шедевры, тот же «Маленький гигант большого секса» Искандера, а некоторые тексты невозможно было читать — занудная невнятица. Ерофеев и Попов никакого впечатления не произвели. Ну мат, ну дамский крик за стенкой: «Я кончаю!» Ладно, кончили, а дальше что? Запретный плод не всегда сладок. Чаще всего он ещё и не зрел.

— Вы в своих интервью ругали многих авторов, получивших престижные премии…

— Не ругал. Ругают нашкодивших детей или щенков. А это вполне осознанные графоманы. Я просто говорил и говорю: нельзя давать за сырые и полуграмотные тексты премии. Это сбивает с толку читателей. У нас есть отличные авторы. В моем поколении это: Вера Галактионова, Владислав Артемов, Юрий Козлов, Сергей Алексеев… Но вы их имена даже в длинных списках не найдете. Вот такой противоестественный отбор.

— А как вам Алексей Иванов?

— Если вы дочитаете до конца «Пищеблок», я вам бутылку поставлю. Кстати, если вы внимательно прочтёте «Географ глобус пропил», то обратите внимание: сюжет там просто до смешного совпадает с моей давней повестью «Работа над ошибками». Это не я заметил, а литературоведы. И вообще, не люблю я прозу со спущенными чулками. Вот не люблю и всё.

— Роман Сенчин тоже не ваш автор?

— Скучен и мрачен. Мало художественных деталей. Язык бедный. Эдакий Леонид Андреев после обширного инсульта. Не мое…

— Если говорить о драматургии — как вам Ярослава Пулинович?

— Никак. Я вообще к «новой драме» отношусь скептически. Все это какие-то пластмассовые цветы зла. Их можно поставить на сцене, но сколько они продержатся в репертуаре? Полсезона? В зале на сорок мест? В том поколении была талантливая девушка, которая погибла во время взрыва в Домодедово, — Анна Яблонская. Я видел спектакль по её пьесе «Язычники» в театре имени Ермоловой. Очень неплохо!

— А Николай Коляда?

— Не смешите. Коляда — это насквозь придуманная фигура.

— Человек руководит частным театром и довольно успешно. Столько лет держит коллектив, сформировал своего зрителя.

— И что? Как говорила моя бабушка: «Всякая гадость найдет свою пакость». Я видел его спектакли, читал пьесы Коляды. Все это — плутоватая самодеятельность. А сколько средств вбухивает в этот «частный театр» казна, я знаю, как бывший председатель Общественного совета Минкульта. Возможно, я и обостряю мои оценки Сенчина, Иванова, Пулинович, Коляды, но делаю это сознательно, хотя мог и отделаться дежурными фразами типа: «любопытно», «имеет право на существование» и т. д. Конечно, и у них есть свой читатель и зритель, но все они при этом откровенно и агрессивно навязываются публике. Иногда вопреки очевидному. А потом в ЛГ приходят письма: «Дорогая редакция, прочла новый роман имярека. Бред какой-то, а критики уверяют, что он гений! Наверное, я ничего не понимаю в литературе…» Вот для таких читателей я и обостряю: не волнуйтесь, все вы правильно понимаете, не нравится — выбросите в корзину…

Между тем, есть замечательный драматург моего поколения… Это Владимир Малягин. А вы про него, небось, даже и не слышали, хотя, прочитав хотя бы одну пьесу или инсценировку Малягина, вы Коляду даже в руки потом не возьмете, настолько очевидна при сравнении разница в даре и мастерстве… Но в том-то и дело, что читателю-зрителю даже не дают возможности сравнить. Наши оппоненты не понимают, что такое конкуренция качества в искусстве, они борются с нами замалчиванием и прямыми запретами. Например, когда Бояков захватил MXAT им. Горького, у меня там шли на аншлагах три пьесы. «Контрольный выстрел» в постановке Говорухина играли с 2001 года! Вторая вещь в постановке Дорониной «Как боги». И третья — плод совместных усилий Валентина Клементьева и Михаила Кабанова. «Особняк на Рублёвке». Зритель все три спектакля обожал. Что сделала новая команда, пришедшая в театр? Они просто сняли все три спектакля. Почему? Да потому что я давний, как говорится, идейно-художественный оппонент Боякова и Прилепина. Вот и вся недолга. Поэтому те беспомощные спектакли на современную тему, которые предложила зрителям «новая команда», сравнить теперь не с чем… Был замечательный нормативный русский театр, а теперь… Но я противник нецензурной брани на страницах прессы.