Хедрик Смит - Русские

Официальная версия не совпадала с репортажами, публиковавшимися в самой же советской печати, или с тем, что нам приходилось слышать во время редких случайных встреч с — местным населением, из которых сразу же становилось ясно, что прежде всего начальство заботится о производстве, а рабочих считают пешками. Не успели мы вернуться в Москву, как в «Правде» была напечатана статья с резкой критикой положения именно в тех городах, которые мы посетили: статья упрекала местные власти за плохие жилищные условия и отсутствие необходимых услуг, за то, что заселяются дома, в которых нет ни отопления, ни воды, ни канализации, с плохой теплоизоляцией. В других публикациях, появившихся в печати позднее, сообщалось, что по всему нефтеносному району Западной Сибири план по жилищному строительству выполнен примерно на 40 %. В начале 1975 г. инженер из Нижневартовска жаловался в письме в редакцию на то, что в городе нет ни одного кинотеатра и что рабочие счастливы, если им удается достать билеты на старые кинофильмы, которые показывают в клубе нефтяников. Другой человек, работавший в Сургуте, писал, что строительство местного клуба нефтяников длится уже семь лет и до сих пор не завершено, а это свидетельствует о пренебрежении, с которым местные чиновники относятся к строительству столь необходимых объектов культурного отдыха и развлечений. Согласно публикациям советской Академии Наук, стоимость жизни в Сибири на 40–80 % выше, чем в остальных районах страны, и это поглощает большую часть надбавок. Еженедельник Союза писателей «Литературная газета» с сожалением писала о «чемоданном настроении» подавляющего большинства рабочих в Сибири, которые едут сюда по контрактам на короткий срок, зарабатывают много денег и уезжают. В статье, опубликованной в августе 1973 г., сообщалось о новом «неожиданном открытии», согласно которому «самой неустойчивой группой являются рабочие, получающие наиболее высокую среднюю заработную плату».

Яркой иллюстрацией трудностей жизни в Сибири явилась картина, представшая перед нами, когда мы приземлились в Сургуте во время начавшейся снежной бури. В аэропорту набилось человек двести; люди спали на своих узлах, на подоконниках, и их измученный вид ясно показывал, что ожидание было бесконечным. Опекавшие журналистов сотрудницы Агентства печати «Новости» быстро препроводили нас в комфортабельный зал ожидания «для важных персон», отделенный от общего зала. Я задержался у газетного киоска. Вдруг ко мне подошла раздраженная женщина с измученными глазами. Приняв меня за русского (очевидно, благодаря меховой шапке-ушанке и шубе из овчины), она неожиданно предложила пойти вместе пожаловаться в райком партии. Женщина рассказала, что она и ее семья — а потом я узнал, что и многие другие пассажиры, — застряли на шесть дней здесь, в аэропорту, где нет ни водопровода, ни помещений для сна, где в жалком маленьком буфете ничего нельзя купить, кроме бутербродов.

— Шесть дней? — спросил я недоверчиво.

— Шесть дней мы ждем в аэропорту самолета на Ханты-Мансийск (находящийся на расстоянии около 400 км), — повторила она. — Мы здесь живем, умываемся снегом на улице. Камера хранения слишком мала, и наши чемоданы не принимают, вот и приходится сидеть на них. Моим двум ребятам надо бы быть в школе. Мне нужно скорей к семье. Мы уже жаловались, но ничего не помогает. Давайте пойдем вместе в райком, может быть они там смогут что-нибудь сделать.

Как я узнал, дело было не в том, что отменили полеты, — самолеты летали, но места в них предоставлялись тем, кто летел по служебным делам, либо машины использовались для дальних, а не для местных рейсов, которых ждали моя собеседница и другие пассажиры. Какая-то женщина, сидевшая поблизости, поняла, что я иностранец и попыталась заставить замолчать обратившуюся ко мне женщину. «Вы знаете с кем вы разговариваете» — увещевала она. Но моя собеседница была в таком отчаянии, что никак не могла уняться: «Что значит, с кем я разговариваю? Не суйтесь не в свое дело!» Но в этот момент одна из женщин, опекавших нашу группу, вновь появилась, настойчиво потребовав, чтобы я присоединился к своим коллегам в специальном зале ожидания. Часа через два, когда погода прояснилась, мы улетели на другом самолете, а аэропорт был по-прежнему забит толпой ожидающих.

Обычно советские бюрократы объясняют все это тем, что новые сибирские города, в которых жизнь так же сурова, как и в Додж Сити в первые годы его существования, предназначаются для молодежи, готовой к тому, чтобы переносить трудности. Наступает лето, убеждают сибиряки-патриоты, и радость вольной охоты, рыбной ловли среди сибирских просторов, прибытие речных судов с припасами заставляют забыть о зимних невзгодах. Это до некоторой степени верно. «Большие города перенаселены, — сказал мне 23-летний заводской рабочий в Братске. — Люди там живут в постоянной толчее, а здесь спокойно и тихо. Летом я люблю ездить на охоту и кататься на своей моторке по Братскому морю». Однако именно в Братске Александр Семиусов, заместитель мэра города, довольно откровенно признал, что городские власти чрезвычайно озабочены преступностью (в том числе кражами машин, радиохулиганством) среди несовершеннолетних, этого беспокойного, лишенного целеустремленности молодого поколения. Это явление было симптомом более общих проблем. Идеализм раннего периода угас, как говорил Семиусов, и многие молодые люди обнаружили, что новая реальность мрачна и уныла. Их оказалось трудно стимулировать. «Когда говоришь о пуске лесопильного или алюминиевого завода, это звучит не так романтично, как наши былые призывы строить плотину и новый город», — признал он.

Иными словами, Братск, этот новый советский Иерусалим, оказался способным временно сплотить людей в пору строительства и связанного с ним энтузиазма чисто физического труда, но не стал утопическим образцом сложившегося общества города будущего.

В начале августа 1971 г. Москву окутала таинственная голубая мгла. Она неподвижно повисла над городом. На большом аэропорте Домодедово, к югу от Москвы, обслуживающем внутренние рейсы, все полеты были отменены из-за плохой видимости. Иногда по утрам из нашей квартиры на восьмом этаже было видно не далее, чем на 300 м. Москвичи кашляли, вытирая слезы. Троллейбусы и автомобили ехали с зажженными фарами. Люди были встревожены слухами о том, что пожары на торфяных полях вокруг Москвы угрожают населенным районам. Однако пресса молчала уже целую неделю. Наконец, в скупой заметке, помещенной на последней странице одной из газет, было сообщено, что в районе Шатуры (около 100 км к востоку от Москвы) горят торфяные болота. Спустя два дня еще одна газета отметила и без того очевидный факт, что дым достиг Москвы, но умолчала о том, представляет ли это опасность для города. Дым казался слишком плотным и стойким для того, чтобы его источник мог находиться на таком большом расстоянии от Москвы.