Хедрик Смит - Русские

Я был знаком с ученым, человеком средних лет, жаждавшим узнать подробности и пытавшимся выведать хоть какие-нибудь сведения через московскую пожарную охрану. Прибегнув для этого к хитрости, он позвонил в пожарную охрану, представился врачом такой респектабельной организации, как Союз писателей, и заявил, что у него есть пациенты, больные пневмонией, и вдыхание дыма для них опасно. Он требовал, чтобы ему сообщили, следует ли их эвакуировать из города.

— Начальник на пожаре, — сказал диспетчер.

— Позовите заместителя, — попросил ученый.

— Он тоже на пожаре.

— Тогда позовите хоть кого-нибудь из начальства.

— Все на пожаре, — настойчиво отвечал диспетчер. — Я здесь один.

— Тогда скажите мне, насколько это серьезно и как долго, по вашему мнению, это будет продолжаться, — сказал ученый. — Я должен знать, предпринимаются ли необходимые меры?

— Не знаю, — сказал диспетчер, — Все на пожаре и пока что ничего не могут сделать.

Мой знакомый повесил трубку, испытывая еще большее беспокойство, чем до разговора. Однако через несколько дней дым рассеялся. Тогда, наконец, появилась еще одна статья, в которой объяснялось, что причиной пожаров явилась летняя засуха, и категорически запрещалось разбивать палатки, устраивать пикники и разжигать костры на территории высушенного как трут Подмосковья. Было очевидно, что о многом умалчивалось. Значительно позже нескольким пожарникам была вынесена благодарность за проявленный героизм, а на внутренней странице газеты был помещен некролог о смерти молодого человека. В конце концов, из всех этих обрывков информации стало ясно, что пожары вспыхнули в начале июля, за целый месяц до того, как печать впервые упомянула о них, и бушевали на площади в сотни гектаров. Более 1000 пожарников, летчиков, парашютистов, целые воинские подразделения участвовали в борьбе с пожаром. Оказалось, что несколько пожаров было потушено всего в 25–30 км от Кремля, т. е. очень близко от густонаселенных предместий Москвы. И, несмотря на все это, большая часть прессы почти ничего не сообщала, а газета «Правда», флагман партийной печати, не обмолвилась ни единым словом.

Такое отсутствие столь обычной и абсолютно необходимой информации — типичное для России явление. Русские считают вполне естественным тот факт, что большая часть информации, которая требуется в повседневной жизни, постоянно отсутствует в печати. Однажды вечером я беседовал с тем ученым, который звонил в пожарную охрану, Мы пошли погулять. В выражение «пойти погулять» русские вкладывают особый смысл, потому что обычно это — мера предосторожности, предпринимаемая людьми, которые хотят поговорить откровенно о щекотливых сторонах советской жизни вдали от всеслышащего уха телефона и подслушивающих устройств. Мы прогуливались неподалеку от Министерства иностранных дел, по старому Арбату, вдоль облупившихся домов XVIII–XIX в., украшенных аляповатой лепниной, с поблекшими фасадами в викторианском стиле (бывшего обиталища дворянства и таких представителей интеллигенции, как Гоголь, Герцен и Скрябин), превращенных либо в музеи, либо в коммунальные квартиры, где за кружевными занавесками окон виднелось кое-как развешанное белье. В тот октябрьский вечер дождь и опустевшие улицы создавали ощущение проникшей во все поры сырости и покинутости, напоминая Лондон. Я спросил своего собеседника, как влияет такая ограниченность информации на личную жизнь людей. Он рассказал трагическую историю одной девушки из Средней Азии, которая год тому назад летела из Караганды в Москву, чтобы держать вступительные экзамены в Московский университет. Она собиралась провести в Москве неделю. Прождав десять дней и не получив никаких известий ни от дочери, ни от друзей в Москве, родители девушки начали беспокоиться. Через две недели отец сам вылетел в Москву, чтобы разыскать ее. Придя в университет, он узнал, что его дочь не явилась на экзамен, и никто о ней ничего не знает. Отец отправился к друзьям, у которых она должна была остановиться, но и они не видели девушку. Тогда он обратился в милицию. В одном из отделений офицер посоветовал ему навести справки в милиции аэропорта; там, как и в других местах, несчастный отец умолял помочь разыскать дочь. И только тогда ему конфиденциально сообщили, попросив не предавать это огласке, что самолет, летевший из Караганды в Москву, разбился и все пассажиры, в том числе и его дочь, погибли. Человек был потрясен: впервые он и его друзья услышали об авиационной катастрофе с советским самолетом. Ведь об этом советская печать не сообщает, за исключением тех редких случаев, когда на борту самолета оказываются либо крупные советские ответственные работники, либо иностранцы, да и то — коротко, без подробностей. Поэтому простые люди не подготовлены к мысли о том, что кто-то из близких может погибнуть в авиационной катастрофе. Более того, как объяснил ученый, в аэропортах часто не записывают адресов ни пассажиров, ни их ближайших родственников. Поэтому в случае катастрофы Аэрофлот не знает, кого следует известить об этом. Вот почему этому несчастному человеку пришлось самому разыскивать пропавшую дочь и докапываться до происшедшего.

Такая система замалчивания подрывает доверие к советской печати. В октябре 1974 г. на улицах Москвы появился убийца, эдакий Джек Потрошитель. Число убитых на московских улицах женщин оказалось вполне достаточным, чтобы повергнуть всех в ужас по поводу уличной преступности и жаловаться на то, что «у нас становится, как в Нью-Йорке», по выражению одной пышной матроны. В эти дни я услышал от русских больше рассказов о происшедших с ними случаях ограбления, взлома, мелких краж и угонов машин, чем когда-либо мог себе представить. А когда из нашего бюро позвонили в московскую милицию, чтобы получить сведения об убийце, там уклонились от ответа. Но советские женщины рассказывали мне, что на работе их официально предупреждали о том, чтобы не выходить на улицу поздно вечером, а дворники предостерегали от того, чтобы открывать дверь незнакомым лицам. «Мой муж никогда не был так внимателен ко мне, как сейчас, — полушутя рассказывала одна пожилая дама. — Раньше он никогда так не беспокоился обо мне. А сейчас он настаивает на том, чтобы встречать меня на автобусной остановке и провожать домой, если я возвращаюсь после наступления темноты».

Вспомогательные отряды милиции, брошенные на поимку преступника, получили его фотографию (сделанную по словесному портрету) — красивый, симпатичного вида сильный блондин, питающий, как предупреждали милиционеров, «слабость» к женщинам в красном. В печати об этом не говорилось ни слова, однако я узнал, что сотрудникам редакции одной из газет было сообщено, что семь женщин погибли от ножа этого психопата. И слухи стали распространяться. Ходили разговоры уже не об одном убийце, а о двух, а потом уже о целой банде. Настойчиво говорили о том, что поезд, перевозивший большую группу молодых душевнобольных преступников из одной тюрьмы в другую, сошел с рельсов и 200 заключенных оказались на свободе в Москве. Затем эта цифра выросла до 500. Наконец, 28 октября сотрудники милиции, ранее уклонявшиеся от подтверждения этого факта иностранным корреспондентам, сообщили в личной беседе представителям агентства Рейтер (британское агентство новостей), что арестован молодой человек по подозрению в убийстве 11 женщин (трое были убиты за последние сутки) и что он помещен под наблюдение в психиатрическую больницу. Это сообщение подтвердилось и из других источников. А между тем, в тот же день, стараясь успокоить взбудораженных, впавших в панику москвичей, газета «Вечерняя Москва» поместила выступление заместителя начальника московской милиции Виктора Пашковского. В выступлении говорилось, что за последние десять шей в городе не было совершено никаких серьезных преступлений. Мои русские друзья отнеслись к этому сообщению скептически, настолько возросло их недоверие к официальным заявлениям. Они только насмешливо фыркали в ответ на нелепое утверждение Пашковского. Они-то знали правду — из частных бесед на работе и разговоров со знакомыми работниками милиции. Их скептицизм был настолько велик, что они не поверили и сообщениям западной печати о том, что убийца пойман и опасность миновала. «Возможно, одного и поймали, — сказала пожилая женщина, чья реакция была довольно типична, — но остался еще второй: главного-то ведь не поймали».