Хедрик Смит - Русские

Когда в октябре 1972 г. под Москвой разбился советский авиалайнер со 176 пассажирами на борту, погибшими в этой катастрофе (по тому времени самая крупная катастрофа гражданского самолета в истории), ТАСС удостоил такое событие лишь двумя абзацами. А когда на парижской авиационной выставке 3 июня 1973 г. развалился в воздухе сверхзвуковой советский транспортный самолет ТУ-144, «Правда» поместила на последней странице всего 40 слов. Но вершиной советского подхода к опубликованию новостей в период моего пребывания в СССР явилось то, как советская печать отреагировала на кончину Хрущева, последовавшую 11 сентября 1971 года. На следующее утро газета «Нью-Йорк таймс» поместила некролог в 10 тыс. слов, а также обзор откликов на это событие коммунистической прессы всего мира, кроме московской. Как только я узнал о смерти Хрущева, я вышел на улицу специально, чтобы выяснить реакцию рядовых русских на это событие, но люди отнеслись к сообщаемой им новости недоверчиво, а ко мне просто подозрительно.

«Жаль, жаль, но он был уже старый и больной», — сказала какая-то женщина, стоявшая около овощного киоска, которой явно не терпелось поскорее избавиться от меня.

«Откуда вы знаете?» — недоверчиво спросил кассир в кино.

«Я в печати ничего подобного не видел», — отпарировал пожилой человек и, ускользая от меня, нырнул в телефонную будку.

И он был прав. Умер человек, правивший Россией более 10 лет, а советская пресса потеряла дар речи. 36 часов мы ждали хоть какого-нибудь сообщения о Хрущеве. Наконец, в нижнем правом углу первой страницы газет «Правда» и «Известия» появилось малюсенькое сообщение (другие газеты не поместили ничего), одна единственная фраза, сообщавшая о смерти «пенсионера Никиты Сергеевича Хрущева». Это сообщение было втиснуто между обстоятельной сводкой об урожае и портретом короля Афганистана, прибывшего с визитом в Москву.

Совершенно ясно, что главной причиной такого промедления было то, что кремлевским руководителям нужно было время, чтобы решить, в каком свете представить Хрущева и его деятельность. И даже спустя семь лет после его смещения они сочли эту тему слишком щекотливой. Такое промедление вообще типично для неторопливой советской журналистики. Когда бы я ни заходил в редакции «Правды» и «Известий», я не видел там ничего похожего на суматоху, которая царит в редакциях западных газет, на лихорадочную спешку, когда каждый старается опередить другого и первым поместить в печать свои сообщения. Ведущие журналисты работали в просторных, похожих скорее на залы заседаний правления американских фирм, кабинетах, обставленных по-спартански и украшенных вдохновляющими портретами Ленина, а темп работы хозяев этих кабинетов был очень нетороплив. Причина была ясна: новости, как понимаем их мы, не были их основным делом. Редакторы «Правды» рассказывали мне, что свежим новостям отводится меньше 20 % площади всей газеты — за исключением тех случаев, когда Брежнев или другие руководители разражаются пространной речью, которая просто дословно перепечатывается. Посещая редакцию «Правды» на исходе утра, я часто видел уже полностью готовую газету следующего дня лишь с кое-какими пустотами. Полосы были уже сверстаны; это означало, что материал был напечатан два или три дня назад и основательно прочесан густым гребнем. Ежедневно в 11 часов утра семнадцать членов редакционной коллегии собираются, чтобы подписать к печати завтрашний номер газеты и составить послезавтрашний. Такая предварительная работа дает возможность «Правде» и другим советским газетам достигать полиграфического совершенства, которому мог бы позавидовать любой западный издатель или читатель. Но если и проскакивает какая-нибудь опечатка, поправки не печатаются, потому что «Правда» не признает ошибок (хотя другие газеты изредка делают это).

Эти особенности советской прессы вырабатывают специфические привычки и у советских читателей. Обычно они пропускают большие сообщения и выискивают маленькие заметки с действительно важными новостями — 40 слов о катастрофе ТУ-144 в Париже или одну фразу в траурной рамке о смерти Хрущева. Большинство сообщений о важных заграничных поездках Брежнева или Косыгина преподносятся таким же образом: заметка в две строчки на первой странице, помешенная под мощными столбцами передовицы. Это, естественно, приводит к тому, что газеты начинают читать снизу. Люди рассказывали мне, что предпочитают также читать «Правду», начиная с последней страницы. Это подтверждается немногочисленными (о которых я слышал) опросами читателей и отражает их вкусы и интересы (большой интерес к общечеловеческим проблемам, спорту и статьям на моральные темы, малый — к идеологическим вопросам). Люди знают, что на этой последней странице можно найти наиболее важные и интересные сообщения. Например, сообщение о снятии маршала Георгия Жукова с поста министра обороны в 1957 г. появилось на последней странице в рубрике «Хроника», а намек на время прибытия Никсона в 1972 г. затерялся в программе телепередач, также печатающейся на последней странице «Правды». О высылке Александра Солженицына в феврале 1974 г. читатели тоже узнали из коротенького сообщения на последней странице. Последняя страница «Правды» имеет и другие привлекательные стороны: здесь помещаются сообщения о спорте, шахматах, новости культуры, иногда рассказы на общечеловеческие темы и сатирические обозрения. Пятая страница — самая животрепещущая, в том смысле, как это понимают на Западе, потому что она содержит свежие зарубежные новости. А дальше по мере продвижения к началу дело идет все туже, интерес читателя пропадает. Кроме того, советские читатели научились докапываться до сути новостей в массе пропагандистской шелухи. В 1973 г. кое-кто из моих знакомых, людей интеллигентных, прочитав помещенную в советской печати маленькую заметку о том, что египтяне поблагодарили советских советников за завершение их миссии, правильно истолковали «благодарность» как высылку советских военных советников Ануаром Садатом из Египта (правда, многие читатели не усмотрели в сообщении ничего подобного). Некоторые читатели, заметив отсутствие обычных радужных сообщений о ходе сельскохозяйственной кампании, догадались о плохих урожаях 1972 и 1974 гг. А одна знакомая супружеская пара, заметив пять необычных некрологов пяти семей, сообщавших о «безвременной кончине» их близких (завуалированная форма сообщения о несчастных случаях), сразу поняла, что произошла большая авиационная катастрофа (в районе Сочи).

Есть и другой читательский прием, основанный на том, что советские пропагандисты охотно прибегают к переносу всех проблем и событий в Советском Союзе на другие страны. «Если вы читаете в нашей печати о большой авиационной катастрофе в Америке, значит, произошла большая катастрофа в Советском Союзе», — рассказывала мне одна сотрудница издательства детской литературы. А ее муж, журналист, поправил ее: «Это не совсем так. Происходит следующее: если произошла авиационная катастрофа в России, то в течение месяца в советской печати будут появляться сообщения об авиационных катастрофах в Америке, Западной Германии, на Формозе, одним словом, повсюду. Вот так мы и узнаем о том, что произошло у нас». По его словам, тот же логический ход применяется к сообщениям об эпидемиях, росте цен и преступности, плохих урожаях, засухах, политических арестах и т. д. Все проблемы Запада преподносятся как наглядные примеры тяжелой жизни под игом капитализма, и делается это также и для того, чтобы отвлечь людей от тех же самых трудностей в их собственной стране. Такая пропаганда чрезвычайно эффективна: «Жизнь тяжела при капитализме, такой она была и при царизме, — заметил один молодой ученый. Возможно, что людей и не удается до конца убедить, что жизнь в этой стране так прекрасна, как ее изображает советская печать, но массы верят, что в других странах жизнь еще хуже».