Хедрик Смит - Русские

До своей поездки в Москву я считал, что такие сложности с информацией не касаются советской науки, развитию и престижу которой государство придает особо важное значение. Но позднее я встречал советских ученых, которые утверждали, что им нелегко идти в ногу с достижениями западной науки, а еще труднее быть в курсе новых работ даже своих советских коллег из-за существующих ограничений в получении информации или из-за партийного контроля над научными контактами с Западом. Жорес Медведев, специалист по геронтологии, рассказывал мне, что, еще будучи в России, он не мог получить полных статистических данных о смертности населения с указанием причин, хотя такие данные были совершенно необходимы для его работы. «Статистика смертности — это тоже государственный секрет», — возмущался он. Один инженер-бионик ведущего московского института хирургии говорил, что врачи, работающие там, не могут получить сводных статистических данных о пациентах, страдавших или умерших от послеоперационных осложнений. А доктор-француз рассказал мне о трагическом случае с западногерманским дипломатом, скончавшимся от спинномозгового менингита в Москве из-за того, что болезнь была недостаточно быстро распознана. Случилось это, главным образом, потому, что советские органы здравоохранения скрыли информацию о других недавних случаях этого заболевания в Москве. Такие выдающиеся представители диссидентских кругов интеллигенции, как физик Андрей Сахаров и историк-марксист Рой Медведев, выдвигали более широкие обвинения, указывая на то, что советская наука серьезно страдает от того, что Медведев назвал «авторитарной атмосферой, отсутствием интеллектуальной свободы и довлеющей ролью цензора» [39] В книге Медведева «О социалистической демократии» (Кнопф, Нью-Йорк, 1975) имеется блестящая глава о том, как атмосфера всеобщей подцензурности привела к подавлению интеллектуального развития советской литературы, искусства и науки. Его брат Жорес Медведев в «Записках Медведева» (Мак-Миллан, Лондон, 1971) посвящает большой раздел проблеме советских ученых. . Будучи областью объективного знания, стоящей вне идеологии, и областью, пользующейся огромным престижем, наука давно доставляет коммунистической партии массу сложностей. Академия Наук, созданная в 1726 г., является почти единственным учреждением, сохранившим минимальную независимость от партийных надсмотрщиков. Она постоянно отражала попытки протолкнуть руководящих партийных работников, таких, как Сергей Трапезников, заведующий отделом науки ЦК партии, в члены Академии и препятствовала исключению из нее таких бунтарей, как Сахаров и Вениамин Левич, электрохимик, подавший заявление на выезд в Израиль. Говорят, что сам Ленин предлагал внести изменения в Устав Академии с тем, чтобы освободить все ее публикации от цензуры, хотя это предложение постоянно игнорировалось.

За политическое вмешательство в свою деятельность советская наука заплатила за прошедшие годы тяжелой ценой. Самым позорным примером этого является то двадцатипятилетие, когда генетика как наука была разгромлена, а в биологии заправлял Трофим Лысенко. По теории Лысенко, принятой Сталиным, а затем Хрущевым, признаки, приобретенные под влиянием внешней среды, могут передаваться по наследству в процессе эволюции. Генетика Менделя была предана анафеме; ее сторонники были сняты со своих должностей и подверглись преследованиям, а их глава, блестящий биолог Николай Вавилов, погиб в сталинских лагерях в 1942 г. А потом пришла очередь теории относительности, против которой, так же, как и против кибернетики, выступили марксисты-догматики, задержав тем самым развитие советской ядерной физики. Как сказал мне один высокопоставленный советский ученый, эти области начали бурно развиваться лишь тогда, когда. Кремль усмотрел возможность применения достижений различных областей современной науки в военных целях. «До войны наука была чем-то вроде забавы для интеллектуалов, — говорил он, — и лишь с того момента, когда Сталин по-настоящему понял важность атомного оружия, был дан толчок развитию физики — ядерной физики, физики элементарных частиц, сооружению ускорителей, установок для расщепления ядерных частиц и всего комплекса сопутствующего оборудования, что принесло России международное признание. В 1950 г., — продолжал он, — к кибернетике относились с таким недоверием, что ведущий сталинский теоретик Борис Агапов выступил с резкими нападками на нее в статье «Кибернетика: буржуазная псевдо-наука». Но подспудно кибернетика продолжала существовать в военных учреждениях, а во времена Хрущева, примерно в 1956 г., она получила признание Кремля благодаря ее огромному значению в развитии электронно-вычислительных машин и затем ракет с их сложной системой наводки. Официальный курс повернул на 180 градусов, и тот же Борис Агапов написал новую статью «Кибернетика: новая наука».

Следующими отраслями науки, выигравшими от этого поворота, явились теоретическая математика, получившая развитие в связи с исследованиями в области ракетной техники, и химия, в особенности химия полимеров, жизненно важная для конструирования жаростойких носовых конусов ракет. Развитию биологии был дан толчок руководителями послехрущевской эпохи из-за возможности ее применения не только в сельском хозяйстве, но и при ведении биологической войны. «Там, где государство видит хоть какую-нибудь военную пользу, — заявил мне этот человек, — ученым была предоставлена значительная свобода в их работе».

По международной оценке, советская наука располагает несколькими блестящими теоретиками мирового класса в области физики и математики, имеет отдельные выдающиеся достижения в других областях и в общем довольно слаба в экспериментальных исследованиях. В частных беседах известные ученые объясняли такое положение плохим руководством, засильем закоснелой бюрократии, политическим вмешательством и несовершенством оборудования. От всех этих недостатков больше страдают экспериментаторы, чем теоретики. «В американских научных журналах мы читаем о таких исследованиях, которые даже повторить не можем, потому что у нас нет ни подобного оборудования, ни таких счетно-вычислительных машин», — с огорчением рассказал моему американскому другу один советский физик. Другие говорят, что, несмотря на наличие отдельных талантливых ученых, отставание советской науки от американской неизбежно из-за чрезвычайно медленного поступления информации о новых открытиях в мировой или в советской науке.

Я слышал утверждения многих ученых о том, что Запад переоценивает советскую науку. Андрей Сахаров, прославившийся как физик-теоретик, участвовавший в создании советской водородной бомбы, на вопрос Мюррея Сигера из газеты «Лос-Анджелес таймс», каким образом советским ученым удается совершать выдающиеся открытия в науке, несмотря на политический надзор, ответил: «Какие выдающиеся открытия? Со времени Второй мировой войны в советской науке таковых не было. На одну значительную советскую научную публикацию приходится 30 подобных в Америке». Он осуждал царящую в стране удушливую политическую и интеллектуальную атмосферу. Позднее в своем очерке «Моя страна и мир» Сахаров писал, что расходование значительной части ресурсов страны на военные нужды и на содержание элиты задержали развитие советской науки и что ранние советские достижения в исследовании космического пространства, а также «некоторые успехи в военной технологии явились результатом чудовищной концентрации всех ресурсов в этой области. Я знал и других ученых, менее категоричных и самокритичных, чем Сахаров, которые в личных беседах разделяли его мнение о том, что общая атмосфера надзора, хотя и несколько более слабого, чем в сталинские времена, препятствует развитию советской науки, особенно в наиболее быстро развивающихся областях. Советская наука, по их словам, страдает от строгой изоляции одной группы ученых от другой, что препятствует обмену идеями. Публикация материалов о новых открытиях в научных журналах занимает обычно год, а то и два, тогда как на Западе она может занять всего, если речь идет о важных открытиях, недели и даже дни, что ускоряет научный прогресс. Активный и быстрый обмен идеями, широко распространенный на Западе, почти отсутствует, как мне говорили, в советской науке. Молодой перспективный физик жаловался на то, что даже в новосибирском Академгородке, созданном в начале 60-х годов именно с целью стимуляции плодотворного обмена идеями между учеными различных областей, этого больше не происходит. Обмен идеями по телефону, как это обычно делается на Западе, у советских ученых тоже не принят. «Технические вопросы по телефону не обсуждаются, — говорил мне московский писатель, автор научных публикаций. — У людей уже выработалась привычка не говорить ни о чем, что в какой-то степени может иметь отношение к секретности». А русские считают, что под эту категорию подпадает большая часть научных разработок, так как все научные статьи проходят перед публикацией специальную проверку органами госбезопасности с составлением так называемого акта экспертизы.