Хедрик Смит - Русские

Среди московских интеллектуалов быстро распространился слух о том, что Шукшин в течение нескольких лет добивался постановки своего фильма и что некоторые из его лучших кадров вырезаны по требованию цензуры. В показанном публике и виденном мной варианте купюры и отсутствие связи между кадрами были совершенно очевидны. И все же в фильме осталось достаточно для того, чтобы заставить публику удивляться, каким образом этот фильм вообще вышел на экран, тогда как многие другие, значительно менее смелые ленты, так никогда и не были показаны. Некоторые хорошо осведомленные москвичи среди моих знакомых предполагали, что, во-первых, Шукшин завоевал доверие своими ранними более ортодоксальными произведениями и, во-вторых, советская кинопромышленность отчаянно нуждалась в необычном, первоклассном фильме для показа на международных конкурсах. Возможно, полагал я, такое мнение и соответствует действительности, но указанных причин было, конечно, недостаточно, чтобы объяснить появление целого хора хвалебных рецензий на фильм в советской прессе. По-видимому, кто-то в верхах благоволил Шукшину, за одну ночь ставшему знаменитостью, но чем заслужено это благоволение, — было неясно. Месяц спустя один интеллектуал, имевший друзей в ЦК партии, сказал мне, что таинственным покровителем Шукшина был сам Брежнев. В то время, как цензоры задерживали «Калину красную» на полках, не выпуская ее на экран, Брежнев посмотрел этот фильм на закрытом просмотре в Кремлевском кинотеатре и был до слез тронут правдоподобием показа деревенской России, талантливо рассказанной трагедией героя и трогательными портретами простых людей, чья вера в Россию, несмотря на трудную жизнь, осталась непоколебимой. Слезы Брежнева, как сказал мой друг, явились «гарантией успеха фильма». Такое объяснение, конечно, не может быть точно подтверждено, но оно вполне правдоподобно и наглядно свидетельствует о том, с каким непостоянством и как капризно действует иногда советская система. К сожалению, через несколько месяцев после своего большого успеха Шукшин умер.

Я никогда не был знаком с ним, но встречался с другим автором, которому покровительство в верхах также помогало преодолевать придирчивость цензоров, — с Чингизом Айтматовым, необычным писателем-коммунистом, которого одновременно хвалили и Брежнев, и некоторые интеллектуалы-диссиденты. Весной 1974 г. я с четырьмя другими американскими журналистами совершил поездку по Средней Азии. Всем нам хотелось встретиться с Айтматовым, имевшим репутацию либерального писателя, но попытка добиться организации официального интервью во время нашего посещения Фрунзе, родного города Айтматова, не удалась, зато нам посчастливилось установить с писателем непосредственный контакт, и он рискнул любезно пригласить нас на свою загородную дачу — большой комфортабельный, хорошо обставленный дом, который был бы вполне на месте в буржуазном Скарсдейле или Гринвиче. Айтматов провел нас по своему окруженному кирпичной стеной саду, где он собрал коллекцию древней примитивной каменной скульптуры; это были женские фигуры, выполненные, как пояснил писатель, тюркскими ремесленниками в VI веке и изображающие персонажей старинных легенд и религиозных мифов. Айтматов крепыш средних лет, говорящий тихим голосом, горец, темные брови и восточные глаза которого сразу позволяют узнать в нем уроженца Средней Азии, увлечен мифами, легендами и древней историей своего народа. Сидя за обильным столом, уставленным киргизскими блюдами, отлично приготовленными его женой, писатель с чувством говорил с нами до поздней ночи о таких общечеловеческих проблемах, как защита природы, о губительном действии на нее промышленности как на Западе, так и на Востоке, о человеческом предательстве — со времен Ричарда III и до нынешнего советского времени. Когда кто-то заметил, что темы предательства привлекают не только его, но и Солженицына, Айтматов не возразил, но сказал: «Каждый видит и описывает эту проблему по-своему», а позже в ходе разговора начал критиковать Солженицына с партийных позиций и уклонился от откровенной дискуссии по поводу наказания своевольных писателей.

Для партийного руководства Айтматов — хорошая иллюстрация успеха советской национальной политики: уроженец Киргизии, пишущий на русском языке, представитель национального меньшинства, добравшийся до вершины славы, Айтматов — редкое явление, прославляемое партией и используемое ею в напряженной борьбе за усиление союза национальных меньшинств с Россией. Более того, с политической точки зрения происхождение писателя безупречно. Его родители — активные члены коммунистической партии Киргизии, занимающие ответственные посты. Вступив в партию как бы по наследству, Айтматов сам очень быстро был выдвинут партией как один из ее ведущих представителей в среде интеллигенции. На ранних этапах творчества хорошо сработанные, но вполне традиционные произведения о жизни киргизских горцев завоевали Айтматову государственные премии и официальное признание. Будучи уже маститым писателем, он пошел по пути обычного компромисса, умалчивая о некоторых явлениях и примыкая к коллективному осуждению таких диссидентов, как Андрей Сахаров. Однако в последние годы Айтматов приобрел одобрение и либерального читателя, благодаря тому, что, пользуясь своим положением человека, имеющего высокое покровительство, стал писать менее ортодоксальные произведения, затрагивающие моральные проблемы, которых менее знаменитые писатели не решаются касаться. Опубликование в 1970 г. его повести «Белый пароход» либеральное крыло интеллигенции восприняло как свою победу. Эта повесть представляет собой трогательную аллегорическую историю борьбы добра и зла, в которой семилетний мальчик кончает жизнь самоубийством в знак протеста против убийства горного оленя, что символизирует насилие над природой, совершаемое современным человеком. Консерваторы выступили с осуждением повести, заявляя, что настроения мальчика и его самоубийство слишком пессимистичны для советской литературы. Тем не менее в 1973 г. Айтматов вновь бросил вызов консервативно настроенным кругам, выступив в качестве соавтора пьесы «Восхождение на Фудзияму». В этой пьесе впервые за многие годы вновь поднимается вопрос о моральной вине людей, предательски доносивших в сталинские времена на своих друзей и знакомых. Соблюдая правила игры, Айтматов избегает прямого упоминания о Сталине и о чистках. Действие пьесы разворачивается во время пикника, устроенного четырьмя старыми друзьями-однополчанами, пытающимися разгадать мучительную тайну: кто из них предал их общего друга, кто погубил его своим доносом. «Скажи правду, скажи правду», — беспрестанно взывают друг к другу и к публике положительные герои. Айтматова. Два отрицательных персонажа пьесы — жадные, преуспевающие карьеристы (один из которых — разъезжающий по заграницам журналист, а второй — директор научно-исследовательского института) — как бы завуалированный упрек высшим слоям советского общества. На мой взгляд, пьеса сильнее по содержанию, чем по своим сценическим достоинствам, но сам факт постановки таких проблем, как личное предательство и непорядочность, намеки на сталинские репрессии, — явление достаточно смелое и необычное для советской сцены, заставлявшее публику, как я наблюдал в тот вечер в театре, пребывать в непрерывном напряжении. Однако положение Айтматова не столь неуязвимо, чтобы и ему время от времени не приходилось расплачиваться за свою независимость. Так, я узнал, что он был наказан за встречу с нашей группой без предварительного официального разрешения: в течение почти целого года он был лишен права поездки за границу. Правда, позднее, когда «Восхождение на Фудзияму» было поставлено в английском переводе в вашингтонском театре Arena Stage, Айтматову разрешили поехать в Америку: партия сочла его подходящей для этого фигурой в обстановке разрядки.