Константин Пахалюк - Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века

Отрицание показаний Д. С. Токарева

Показания бывшего начальника Калининского УНКВД Д. С. Токарева — один из важнейших источников по расстрелам в Калинине. При этом, как и у любых других свидетельских показаний, у сведений, полученных от него, есть определенные «пределы точности». В конце концов, он вспоминал о событиях 50-летней давности, поэтому в показаниях есть вызванные естественными аберрациями памяти неточности, что не умаляет их ценности. Можно, например, спорить о том, насколько точной является его схема внутренней тюрьмы или другие детали воспоминаний, но сути это не меняет — Д. С. Токарев был заранее информирован Б. З. Кобуловым обо всей операции; являлся свидетелем части процедуры опроса военнопленных непосредственно перед расстрелом; непосредственно общался с палачами и знал об участии В. М. Блохина еще до обнаружения наградного списка за расстрельную операцию с его именем [1076] ; имел представление о местоположении захоронения в Медном, лишь позднее подтвержденном эксгумациями. То есть был информированным свидетелем.

Как и отрицатели Холокоста, ложно высчитывающие время сжигания трупов в печах, чтобы «опровергнуть» преступления нацистов, катынские отрицатели любят «логистические» аргументы. Вот как выглядит, например, один из таких аргументов, основанных на допросе Токарева:

«Общий путь, который жертва должна была проделать до камеры смерти, с учетом размеров здания был не менее 100 м. Скорость движения жертвы вряд ли могла быть более трех км/час. Это 2 мин. Предположим, что дополнительное время на открытие камеры, выход жертвы, закрытие, опрос, расстрел и вынос тела во двор составит полторы, две минуты. Итого 3,5–4 мин. Да простит меня читатель за эту бухгалтерию, но она необходима» [1077] и т. д., и т. п.

Все сводится к тому, что времени на расстрел за ночь при таком индивидуальном расстреле не хватило бы. Однако в этих рассуждениях есть сразу несколько проблем. Во-первых, не имеет смысла детально восстанавливать процедуру за все дни расстрела лишь на основании показаний Д. С. Токарева — по его собственным словам, он видел опросы перед расстрелом всего два-три раза, каждый раз по несколько минут. Так что не факт, что в процедуре не происходили изменения, возможно, не подмеченные им.

Во-вторых, время на каждого человека в таких «расчетах» искусственно завышено. Понятно, что определенные действия могли делаться одновременно, и пока одну жертву вели по коридору к расстрельной камере, следующая уже могла подходить к «опросному» помещению (а утверждение о пересечении путей двух жертв ни на чем не основано и противоречит схеме, нарисованной Д. С. Токаревым [1078] ).

Подытоживая, имеет смысл привести большой отрывок текста, хорошо характеризующий методологию отрицателей. В. Н. Швед «доказывает» якобы принужденность показаний Д. С. Токарева следующим образом:

«О том, что Токарев старался следовать инструкциям, данным ему во время первого допроса, свидетельствует одна фраза. Несмотря на то что она подверглась двойному переводу, смысл ее предельно ясен. В ответ на предъявление Яблоковым письма Сопруненко от 19 мая 1940 г. Токарев заявил: “Не помню” и добавил “Теперь повторяем мое задание…” (в польском тексте “Nie pamiętam. Teraz powtarzamy moje zadanie…”). Однако Яблоков не дал договорить Токареву и задал новый вопрос. По всей вероятности, генералу показалось, что допрос пошел не по оговоренному ранее плану, и он решил уточнить, что следует говорить. Но забыл, что идет видеосъемка. Поэтому Яблоков был вынужден прервать его новым вопросом» [1079] .

Как мы видим, В. Н. Швед развил целую теорию заговора на основании одной мутно переведенной фразы. А вот что Д. С. Токарев сказал на самом деле: «Не помню. Собственное задание, повторяю, могло быть» [1080] . Комментарии излишни. Утверждения отрицателей о том, что его заставили дать показания, ни на чем (кроме сильного желания, чтобы это так и было) не основываются и опровергаются показаниями сына Токарева о том, что о расстреле поляков ему и брату отец рассказал в 1960-х гг. [1081]

Отрицание захоронений польских военнопленных в Медном

После обсуждения аргумента о Кулиговском и Маловейском (опровергнутого выше) Г. Ферр пишет: «Тот факт, что их останков нет в Медном, наводит на мысль, что там нет и других польских военнопленных. Нет никаких доказательств, что люди, имена которых начертаны на тысячах мемориальных табличек в Медном и Пятихатках, были действительно казнены и там захоронены» [1082] .

Трудно, однако, назвать такое утверждение как-то иначе, как ложью. Конкретные доказательства были, как уже указывалось, получены в ходе советско-польских и польских частичных эксгумаций, во время которых найдено огромное количество идентифицирующих документов и предметов, из которых ясно, что захоронены там именно польские военнопленные, причем из Осташковского лагеря.

Подробные отчеты об эксгумациях опубликованы в третьем томе сборника «Убиты в Калинине, захоронены в Медном» в 2019 г. Среди результатов зондажной эксгумации ГВП 1991 г. [1083] : нахождение в двух ямах останков не менее 243 человек; нахождение на трупах многочисленных фрагментов обмундирования и снаряжения довоенной польской полиции, Тюремной стражи, Пограничной стражи, военнослужащих Корпуса охраны пограничья; нахождение на трупах предметов и бумаг, включая фрагменты газет, личные документы, справки, заметки, списки товарищей по плену и почтовую корреспонденцию. В документах прочитаны имена и фамилии 242 человек, не менее 227 из которых значится в списках-предписаниях Управления НКВД СССР по делам о военнопленных об отправке военнопленных из Осташковского лагеря в апреле и мае 1940 г. Из них 16 точно идентифицированы в захоронениях по личным документам. Пребывание жертв в захоронениях в Осташковском лагере также подтверждается среди прочего дневниковыми записями шести человек и предметами вроде самодельных коробочек с вырезанными инициалами владельцев и надписями, упоминающими Осташков. Время расстрела устанавливается по датам на найденных бумагах, таких как газета «Известия советов депутатов трудящихся СССР» от 27.03.1940, газета «Пролетарская правда» от 02.04.1940, даты на почтовых штемпелях и в письмах (самая поздняя — 12.03.1940), даты в двух дневниках, в которых фиксируются отправки из лагеря в апреле, после чего дневники обрываются.

Среди результатов неполной польской эксгумации 1995 г. [1084] : нахождение останков не менее 2 115 человек, предметов польского происхождения (многочисленные фрагменты польского служебного обмундирования, множество форменных пуговиц с польским гербом и гербовых кокард от форменных фуражек, польские полицейские номерные жетоны, медали, эмблемы и памятные значки, крестики и медальоны с надписями на польском языке, польские банкноты и монеты, самодельные деревянные предметы с надписями, упоминающими Осташков и Селигер) и бумаг (среди которых личные документы, квитанции, письма от семей, адресованные в Осташковский лагерь); точное установление личности 28 человек, все из которых значатся в вышеупомянутых списках-предписаниях. Вместе с останками найдены 34 фрагмента советских газет с датами их выпуска («Боевая подготовка», «Известия Советов депутатов трудящихся СССР», «Пролетарская правда», «Красная звезда», «Правда», «Путь Октября»), большинство из которых выпущены в 1940 г. (самая поздняя дата — 07.05.1940). Самая поздняя дата на почтовых штемпелях писем и открыток, полученных в Осташковском лагере, — 11.04.1940.