Виктор Точинов - Дорога к Мертвой горе, или Снова о группе Дятлова

Но теперь уже не о возвращении на зону речь пойдет — сразу всё и всех сдаст. Нужно потолковать с Маркушевым и обставить дело иначе…

Произошло все неожиданно. Только что Рогов сидел, закинув ногу на ногу, пускал дым колечками — и вдруг рука его метнулась, как атакующая гадюка, выхватила исписанный листок у Гриднева.

Тот с легким запозданием сообразил, что именно черкал сейчас на листке, уже на третьем, — машинально, в такт своим мыслям. Сообразил, потянулся через стол — отобрать немедленно, — и вскрикнул от неожиданной боли.

— Маркушев, — прочитал Рогов спокойно, словно и не случилось ничего. — До сих пор с ним корешишься, не спился еще вертухай…

— Ву-у-у-у-у-у… — тянул на одной ноте Гриднев.

Из его ладони, из самой середины, торчало вечное перо — его же собственное, выдернутое Роговым из письменного прибора. Кровь собралась маленькой лужицей, мешалась с чернилами. Было больно.

Дверь приоткрылась, из кромешной темноты приемной прозвучал чей-то голос:

— Все в порядке, Гешка?

— В порядке, — беззаботно откликнулся Рогов. — Но ты зайди, Микеша, зайди. Познакомишься с Северьянычем.

Вошел еще один человек, незнакомый. Толком Гриднев его разглядеть не смог, встал тот в отдалении, за кругом света от настольной лампы.

Гриднев ухватился за вечное перо, вытащил. Притихшая боль вспыхнула с новой силой, ранка закровила обильнее.

«Ничего они мне не сделают, попугают, я им нужен, без меня никак», — думал Гриднев, но мысль успокаивала слабо.

— При попытке… хе… — продолжил читать Рогов. — Да ты никак меня, Северьяныч, сдать вертухаю решил? Чтобы тот меня вальнул?

Гриднев молчал. «Я им нужен, я им нужен, я им нужен…» — стучало в голове.

— Нехороший он человек, Гешка, — сказал вновь прибывший (вроде как Микеша… да, точно, Микеша). — Убить его надо, пожалуй.

Микеша шагнул вперед, оказавшись в круге света. Скуластым лицом он смахивал на местных узкоглазых, но те все как на подбор сложения субтильного, а этот слишком уж высокий и плечистый.

— Зачем убивать? — удивился Рогов, выдав очередную белозубую улыбку. — У нас только-только дружба наладилась… Ведь наладилась, Северьяныч, а? Знакомьтесь: это Северьяныч, а это Микеша, всем приятно. А для пущей приятности ты, Микеша, подарочек Северьянычу выдай, что мы приготовили.

Микеша запустил руку в карман пальто — было оно черное, как у Рогова, но длинное, чуть ниже колена. Достал и шмякнул на стол какой-то сверток, завернутый в брезент.

— Разверни, Микеша, разверни. У Северьяныча, видишь, с рукой проблемы приключились.

Микеша развернул. Сначала брезент, затем оказавшуюся под ним тряпицу, бурые пятна на которой сразу же не понравились Гридневу.

На столе лежала рука.

Кисть руки, отделенная по запястью. Белела на разрубе кость, топырились пухлые пальцы, и кольцо на указательном Гриднев узнал сразу. Сделал его Сугостин, отсидевший свое за подделку пробирных клейм, да так и застрявший в Вижае. Шлиховое золото, протравленное в электролите, слитом с аккумулятора, ограненный змеевик с прожилкой… Сугостин Людочке не очень нравился, но подарок приняла и носила.

— Ну, и как тебе эта куриная лапка, а, Северьяныч? — глумливо спросил Рогов. — Только ты учти, что перед смертью курочка спела всем канарейкам на зависть. Про все твои дела спела, о каких знала, а знала больше, чем ты можешь подумать. Смекаешь, о чем я?

— Убить его надо, Гешка, — гнул свое Микеша. — Сдаст не сегодня, так завтра.

— Всё б тебе убить да убить… Северьяныч уже осознал и проникся. Проникся ведь, Северьяныч, а? Что молчишь, сука?! Проникся?!!!

— П-проникся… — с трудом разлепил губы Гриднев.

— Видишь, проникся… А бумажку эту его дурную мы сожжем и забудем.

Рогов скомкал листок, кинул в пепельницу, где уже лежало изрядно окурков. Достал зажигалку, слаженную из отполированной винтовочной гильзы, откинул остроконечный колпачок… Затем вдруг передумал:

— Нет… ты, пожалуй, вот что: сожри эту бумажку. Чтоб совсем уж проникся, чтоб неповадно в другой раз. Жри, Северьяныч, жри. Я вот тебе из графина набулькаю, чтоб запить чем было… Жри, сука!

Гриднев молчал и не шевелился. Нельзя такое делать… Чем бы ни грозили — нельзя. Сломаешься один раз — и ты бесправный раб навсегда.

— Что, аппетит пропал? Сейчас появится. У Микеши ведь брат есть, Парамоша. Близнец. Один в один, и кожей, и рожей. В Серове он сейчас, Парамоша, на почтамте сидит, «молнию» от меня ждет. А не дождется до полуночи, так пойдет на улицу Ленина, в дом семнадцать. В общагу политехникума. Вахтерше трешку сунет, та пропустит. На второй этаж поднимется, налево свернет… Догадываешься, к какой комнате, а, Северьяныч? Вижу, вижу, догадался. Да, к той самой, где у окошка курочка спит… славненькая такая, пухленькая, конопатенькая, на папку похожая. Ее лапка тебе в самый раз будет, под пару к этой.

Рогов помолчал недолго, затем спросил:

— Ну так что? Сходить Парамоше на улицу Ленина? Или сожрешь все-таки?

— Не надо… Парамоше… ходить…

Слова были чужие, они с трудом протискивались через горло, раздирая его в кровь. Гриднев потянулся к скомканному листку.

— Довольно… — Рогов подтянул пепельницу к себе, крутанул колесико зажигалки, бумага занялась. — Вижу, что и впрямь проникся. Только я тебя умоляю, Северьяныч: ты не забывай про Парамошу и про улицу Ленина. Никогда не забывай.

Время близилось к полуночи.

У капитана Маркушева наконец-таки догуляли — шумная компания долго еще разговаривала у крыльца, но все же распрощались и разбрелись кто куда, а капитан, изрядно пошатываясь, вернулся в дом.

Микеша выждал еще полчаса: не погаснет ли свет? Но свет не гас, и он решил, что мерзнуть дальше смысла нет.

Поднялся на крыльцо. Дверь была не заперта. Вошел в тесные сени. Изнутри бубнил голос. Микеша прислушался: не все разошлись? Нет, репродуктор…

…Капитан спал сидя, навалившись на стол, заставленный бутылками и грязной посудой. Больше в горнице никого не было.

От кирпичной печки ощутимо тянуло теплом. Микеша откинул дверцу, увидел краснеющие угли. Отлично, все даже проще, чем представлялось. Он до конца задвинул заслонку трубы. На вид ничего не изменилась. Но в горницу теперь вползала смерть, невидимая и неслышимая. А за столом, уткнувшись лицом в заляпанную скатерть, похрапывал мертвец.

Прежде чем уйти, Микеша остановился у вешалки. Поверх темно-синей шинели висел ремень с кобурой — с плохонькой, кирзовой.

Микеша помедлил, сомневаясь. Если уйти, не взяв, то комар носу не подточит. А если…

Поразмыслив, все же расстегнул кобуру и вытащил наган. Шут с ним, пусть грешат на недавних собутыльников. А Гешка давно хотел ствол, да все не подворачивался подходящий, в мокрухах не засвеченный.