Александр Горбачев - Не надо стесняться. История постсоветской поп-музыки в 169 песнях. 1991–2021 [litres]

Я помню, когда мы приехали в Москву, в «Главклуб». Я вообще был немножко ошеломлен, когда узнал, что именно эту площадку [на 3000 человек] собираем, – а потом оказалось, что там еще и солд-аут. И вот мы сидим в этой большой гримерке – там такая шторка. Я выглядываю, смотрю и думаю: «Боже, какой большой зал; обалдеть, он весь будет заполненный». Запускают людей, я хожу туда-сюда, нервничаю – и он реально заполняется. И потом его подсветили – там уже видно даже не было, где кончаются руки. Я почему-то прекрасно помню этот концерт, даже больше, чем недавно в Stadium – там я прямо опять в абстракцию впал, это было слишком нереально: 8000 человек. Вообще, после концерта такое чувство всегда, будто вся эта энергия тебе передается. И нужен разряд, полная разгрузка мозгов должна происходить. В России после каждой пары концертов ходили в баню – а в Казахстане поехали на багги в горы кататься на целый день.

Когда я приезжаю в Минск – даже после тяжелых концертов, после тяжелого перелета, уставший, – я выхожу в аэропорт, и во мне прямо просыпается энергия. Я чувствую, что я дома, чувствую себя в безопасности. Было время, когда в Беларуси звучали только два имени: ЛСП и Макс Корж – и после них было долгое затишье, никто сильно не стрелял. Очень круто, что именно у нас получилось так масштабироваться.

Иногда делаешь трек прямо под людей – чтобы вот хорошо было, чтобы как-то осчастливить себя и окружающих. И когда чувствуешь отдачу, когда реально так и происходит, когда оно работает – это круто. Люди чувствуют, что мы все прорабатываем, что каждая деталь проживается нами. Мне кажется, у меня все получается, потому что нет преграды между мной, музыкой и человеком. Видно, что мы по-человечески близки; что, как и мои слушатели, я иногда дурачусь, где-то серьезен. Как-то они ловят себя в этом – поэтому получается такой мост проводить к массам. Потому что я обычный парень, как и они.

Александр Розниченко

продюсер

У меня с детства было дикое желание писать музыку, сочинять рэп – лет с двенадцати я этим занимался. Помню, у меня друг в школе ходил в широких штанах; я спрашиваю: «Ты рэпер?» Он такой: «Да!» Я решил, что тоже буду рэпером. На следующий день я прихожу в школу в широких штанах – а мой друг уже панк. Я такой типа: «Йоу, мэн, а чего ты?» Он отвечает: «Да ты лох! Я панк теперь, а ты – рэпер». Родители меня по музыке никогда не поддерживали. Обвинять их в этом тоже нет смысла: мама на рынке торговала вещами, папа за этими вещами ездил, потом работал в такси. Отец старой закалки, мама смотрела на отца. Отец хотел, чтобы сын стал боксером или пошел в суворовское училище, а он говорит: «Папа, я хочу быть рэпером». Но возможно, вся эта ситуация в жизни смотивировала меня и создала то, что есть сейчас. Поэтому, родители, любите своих детей, но не поощряйте их на все 100 %. Дайте им развиваться, дайте им стремиться к чему-то – и находить себя.

В 17 лет я уехал в Витебск и там встретил соратников. Мы строили студии в каких-то подвалах – ключ брали у дворника, навозили туда техники. Утром приезжаем – а уже вскрыт замок, никакой техники нет. Все друг на друга смотрят – а потом выясняется, что один из пяти товарищей и стырил всю эту технику, продал ее в ломбард и купил себе пиво. Потом, конечно, дикое отсеивание пошло: люди взрослели. Кто-то влюбился, родил ребенка, устроился на работу. Ты такой: «Йоу, а как же музыка?» «На фиг твою музыку, ничего ты не добьешься, ничего не получится». Я понял, что в Витебске мои единомышленники кончились, пора перебираться куда-то дальше – и в 19 лет переехал в Минск. Писал инструменталы, писал тексты; что-то записывал, выпускал – но это все никуда не попадало. И постепенно, когда ты не приходишь ни к какому результату, твое внутреннее состояние и твое желание тухнет. Был жесткий период, я ушел в жуткую депрессию: начал очень много пить, все начали от меня отворачиваться – друзья, родители даже. Я даже хотел покончить жизнь самоубийством. Но не сделал этого – мне пришла мысль сделать лейбл. Я подумал: «Возможно, проблема не во мне, а в стране, где я живу. Возможно, таких людей, кто пишет тексты и музыку в стол, очень много – и они не добиваются успеха, потому что нет площадки, где они могли бы себя показать».

Помню как сейчас: я позвонил в клуб Re: Public и сказал: «Меня зовут Саша, я хочу сделать кастинг у вас в клубе». Мне озвучили сумму в районе тысячи долларов. Это были неподъемные деньги вообще! Я почти положил трубку, но они говорят: «Подожди-подожди, давай ты приедешь завтра, мы пообщаемся». Я приезжаю на следующий день в каком-то костюмчике, с чемоданчиком – надо делать все-таки вид, что я продюсер. Меня спросили: «Как будешь продавать билеты, как соберешь народ в клуб?» А тогда как раз была деноминация – 20 000 рублей стали 2 рублями. И с ними легко стало расставаться. Я подумал, что это прикольная возможность – продавать билеты по 2 рубля на улице людям: ребята, у нас открылся лейбл – придите, поддержите, послушайте. Там будет голосование: мы с вами будем выбирать артиста, которым будет заниматься наш первый белорусский лейбл. Директор клуба меня послушал, ему идея понравилась. Я распечатал 500 билетов и месяца за два все их продал. И на первый же кастинг пришел Тима, но мы его тогда не выбрали – что-то пошло не так у него. А вот ровно через год, на втором кастинге – выбрали.

Однажды, дня через три после кастинга, я сижу вечером в машине, ко мне идет наш звукорежиссер Артем Мирный – он как раз с девушкой расстался и у меня жил. Мне звонит друг и говорит: «У Тимы есть трек, послушай его». Скидывает мне в «ВК» старый трек «Рассвет». Я включаю, слушаю – и у меня по всему телу мурашки; я охреневаю от того, как это круто. В два часа ночи Тема садится в машину с пивом – поехали спать. Я такой: «Нет, мы домой не едем, мы едем за Тимой». Мы в Лошицу [спальный район в Минске] за ним погнали, в два часа ночи забрали его. Тима в шоке: «Что происходит?» Мы его привезли в студию, закинули в будку, говорим: «Записывай этот трек». Он такой: «Нет, пацаны, это ерунда – у меня есть лучше треки». Я: «Нет, бро, это крутой трек, давай его перепишем». Переписали. Дальше спрашиваю: «Кто написал инструментал?» Тима говорит: «Да это Ян [Супоненко], мой одноклассник». Я говорю: «Зови его на студию». Он через два дня приехал – вежливый, в пиджаке, в рубашке. У нас тогда не было аранжировщика – мы познакомились и начали работать.

На «Рассвет» мы сняли клип – и в 2017 году начали активно его рекламировать. Причем сами: создавали тонны фейковых страниц и скидывали клип в комменты популярных пабликов, чтобы его смотрели. У нас была задача – сделать 10 000 просмотров. У нас улетало по десять симок в день, потому что аккаунты блочили быстро – но симки копейки стоили. Все круто, мы на огне! И тут Тима начинает творить полную дичь: перестает посещать студию, живет на своей волне, ему все пофиг. И в какой-то момент мы пошли с ним в контры: я ему высказал все, что я о нем думаю; он высказал мне все, что он обо мне думает. Мы разошлись, остальные артисты тоже ушли от нас – лейбл остался без артистов. Тогда мы начали продавать свои продюсерские услуги – писали биты, сводили, зарабатывали на этом. Потом опять занялись артистами – встретили девочку 14-летнюю: она очень круто пела, но у нее был какой-то комплекс. Она была о себе чуть-чуть плохого мнения, и это мешало музыке. Я подумал: нужно ее свести с другим артистом, чтобы они друг другу тайны свои рассказывали. Попросил Яна написать Тиме – уже полгода прошло после нашей ссоры, Тима работал в кафе официантом. Приехал – худой, жалко смотреть; с кнопочным телефоном, с плеером каким-то. Они написали песню «Привычка убегать», потом еще одну. А потом пошли контры с этой девочкой и с ее родителями – они считали, что ей музыкой не надо заниматься. И мы остались опять с Тимой Белорусских.