Елена Отто - Следующая остановка – Лондон. Реальные истории из жизни русских эмигрантов последней волны

Двадцать семь лет я упрямо стояла и ждала, пока красный свет сменится на зеленый, в то время как мои попутчики с гиканьем неслись через дорогу. И неизменно приходила за десять минут до начала мероприятия, а потом сорок минут ждала, пока соберутся остальные. И добросовестно корпела ночами над контрольной, потому что срок сдачи – двадцать пятого декабря. Две трети группы сдавали к тридцатому, а треть так и не сдавали, потому что преподаватель торопился на каникулы и ставил зачеты автоматом всем подряд. И я все время сетовала родителям: зачем, зачем вы сделали меня такой, что меня никто не понимает и не принимает? Зачем вы научили меня всегда приходить вовремя, если, кроме меня, никто вовремя не приходит? Почему я выбегаю из дома без завтрака, чтобы успеть в университет к восьми, а половина группы приходит, когда им удобно? В нашей семье был закон: нужно жить по правилам. К окончанию университета я была убеждена, что по правилам жила только наша семья.

Вот она немецкая кровь. Фатерланд, фатерланд, я прилетела сюда, чтобы наконец познакомиться с тобой. Я прилетела найти себя.

Я третья из семьи, кто добрался до вожделенных берегов. Папа ездил повидаться с родней, когда мне было пятнадцать. Это был его первый выезд за границу. Я так отчаянно просилась с ним, что чуть ли не устроила голодную забастовку. Но он отказался наотрез. Самолеты были слишком дороги, а автобусы слишком опасны. Люди ехали в автобусах со всеми вещами на постоянное место жительства, и он один как турист. Как турист уехал, как турист и вернулся. Сказал, что страна хороша и жить можно, но он слишком стар, чтобы начинать все с нуля. Потом скатался дядька, его взбалмошный младший брат, который Германией бредил с детства, изучил все немецкие карты и выучил язык. Записанный в паспорте Владимиром, он называл себя всю жизнь не иначе, как Вольдемар, и знал всю родословную до седьмого колена. Вернулся страшно расстроенный. На исторической родине его посетило открытие, что в душе он больше русский, чем немец, и прижиться в стране почтенных бюргеров не сможет. И вот я на очереди. Обиженная с тех пор, как меня не взял папа в пятнадцать лет, дядька в семнадцать, и даже в мои совершеннолетние восемнадцать не отпустили, несмотря на высланное приглашение.

Ночь я провела в аэропорту, чертыхаясь на папу. Зачем я выехала с вечера, вполне бы успела на первый утренний поезд. Я уже десять лет не живу с родителями, но они до сих пор живут во мне. «Выезжай заранее, лучше подождешь пару часов на вокзале, составь список вещей, проверь все вещи по списочку перед выходом, ключи-деньги-документы. Не забудь таблетки, бутерброды, салфетки, блокнотик, мыло, носовой платок и надувную лодку!» Ладно, насчет лодки я преувеличила. Но это вовсе не значит, что папа бы ее не взял. Или не посоветовал взять. На всякий случай. Мало ли что. Я объездила уже пол-России, а до сих пор боюсь каких-то непредвиденных обстоятельств.

На этот раз он пятнадцать раз спросил меня по телефону про адрес Виктора. Адрес Виктора растиражирован в десяти экземплярах и лежит в каждом кармане. Чтобы уж наверняка не потерять. Жаль, что нельзя было размножить разговорник, все-таки по-немецки я не бельмеса, а он тоже может случайно потеряться…

Я стою в очереди на паспортный контроль, мне смертельно хочется спать. И зачем нужно было ночевать в аэропорту? Кому это было нужно? Явно не мне. Я пошла на это ради спокойствия папы и Виктора. Потому что каждый из них провел бессонную ночь, переживая за мой прилет. Один переживал в России, другой в Германии, а я в Англии. Переживала скорей из солидарности, потому что других серьезных поводов не было. Я так много летаю в последнее время, что если бы я переживала каждый раз, то стала бы неврастеником. Во мне уже столько летного пофигизма, что если бы я даже опоздала на свой самолет, я бы со спокойствием удава отправилась на регистрацию интересоваться, что мне теперь делать дальше. Но я знаю, что Виктор приехал в аэропорт за два часа, учитывая возможные пробки, аварии, внезапное завершение бензина, встречу с дорожной инспекцией, грозу, цунами и землетрясение, и было бы бессовестно по отношению к нему опоздать на свой рейс.

В аэропорту обычная суматоха – встречающие-провожающие, улетающие-прилетающие. Симпатичный, но чересчур серьезный офицер иммиграционной службы пристально изучает каждый штамп в моем паспорте. Я отчаянно улыбаюсь ему, но он не поднимает головы. Наверное, мой паспорт – любопытный документ. Мне казалось, я сама его изучила вдоль и поперек скучными перелетными часами. Какой компромат мог там найти этот немец? Еще не хватало, чтобы меня развернули в аэропорту и отправили обратно в Лондон. Как это переживет Виктор? А папа?

Когда я наконец прохожу досмотр, основной задачей становится опознание Виктора, которого я никогда не видела. Это папин двоюродный брат, и я надеюсь, что он хоть сколько-нибудь похож на папу. Впрочем, уже не важно. Виктор встречает меня сразу на трех выходах, предусмотрительно расставив везде своих людей, и миновать этот спецназ невозможно.

Тебя кормили в самолете? Может быть, выпьем кофе перед дорогой? Туалет? А то далеко ехать. У тебя есть мой телефон? Давай запишу твой. Где твой багаж? Ты проверяла: все на месте? Тебе поставили штамп в паспорте?

Я смеюсь. Да, копия папы. Они росли в разных городах и не видели друг друга последние двенадцать лет. Но даже разговаривают с одинаковыми интонациями. Вот она – родная кровь.

А потом идут экскурсии по расписанию, и приезды на семейные обеды в назначенное время, и детальные сборы перед каждым выходом из дома, идеальная чистота в домах родственников, прогулки по выметенным дворикам и помытым улочкам – и все в моей душе прыгает: фатерланд, фатерланд. И от этой детской сбывшейся мечты и такой же детской радости, переполняющей душу, вся моя немецкая чинность и основательность улетучивается в один миг, и вылезает наружу русская безбашенность и разгульность. И я опаздываю с прогулки на полчаса, и теряю бумажку с телефоном Виктора, и сажусь не на тот автобус, и разбавляю свой английский немецкими словами с ужасным акцентом. Понаехало тут русских, ни пройти ни проехать – отодвигаются почтенные бюргеры. А вся родня ворчит и пытается научить меня жить по правилам, а я нисколько не расстраиваюсь: мои две такие разные половинки воссоединились в одно целое, и у меня на душе хорошо и комфортно. Фатерланд, фатерланд.

Моя юность пришлась на девяностые. Границы открылись, но в моей жизни это ничего не поменяло: путешествия стали возможны и невозможны одновременно. На поездки за границу нужны были деньги, самые отчаянные ездили автобусными экскурсиями по Европе, но у меня не было денег даже на такую достаточно бюджетную поездку. Времена были неспокойные, и хотя моя семья не бедствовала, позволить себе путешествовать по заграницам мы не могли. Надо было держаться за работу и разумно расходовать денежные поступления. Смутное время. Не до жиру. А я так хотела путешествовать, что использовала абсолютно любую возможность. Навестить друзей или родственников в другом городе России, увязаться в Казань с болельщиками университетской команды КВН, съездить на студенческую конференцию в Тюмень за счет университета или хотя бы отправиться в почти бесплатное паломничество по святым местам (восемь часов на автобусе, питание всухомятку, два дня без душа, ночевка в монастыре в одной комнате с храпящими бабками, которые всю дорогу поучают тебя, как жить – не рекомендую).