Евгений Вермут - Долгий брод через Слепянский ручей. Ироническая философия в прозе

Мне об этом рассказывал Шангин, тоже любивший иногда покрутиться в «высшем обществе» старших пацанов. Там он и наслушался всяких историй из «боевого» прошлого нашего дома. К слову, Шангин и сам иногда любил подраться. Он любил драки, фильмы с драками и рассказывал о них с каким-то упоением, но интересно. И если Гоша был признанным рассказчиком анекдотов, то Шангин не хуже обрисовывал всевозможные потасовки. Он делал это красочно и театрально. Жаль, погиб талант и лавры высохли… Нет, погиб только талант, а не Шангин. Слышал, живет где-то с кем-то на районе. Давно не виделись…

Рядом с нашим «болотом», как мы называли Слепню, в конце шестидесятых строился новый трамвайный парк. Это на пересечении улиц Долгобродской и Ботанической. Он уже немного функционировал, но до завершения стройки было далеко. Забора ещё не было, на всей территории царил маленький хаос. Кругом были какие-то ямы, рытвины, валялись шпалы и мусор, соответствующий характеру стройки. Но то, что для обычного человека бардак, для детей – огромный источник для исследований и игр.

Когда около твоего дома протекает какая-никакая речка, а недалеко от неё имеется всё для постройки плота, как же можно не использовать такую возможность.

У рабочих депо была своя работа, у нас своя. Работники парка привыкли, что на краю парка копошатся дети. Практически, мы делали что хотели. Выбирали понравившуюся шпалу полегче и стаскивали её вниз к болоту. Нас было много, детей разных возрастов. Работали мы дружно, увлечённо и без разногласий.

Мы брали только старые шпалы (интересно, откуда они там были). Новые были очень тяжёлые и в воде менее мобильные, так как глубже уходили в воду. Сбивать их тоже было тяжелее. Старшие ребята сбивали шпалы костылями с железными рельсовыми накладками, а мы скрепляли при помощи гвоздей и досок. Иногда связывали проволокой, которой всегда было навалом. Как ни странно, но ни один наш «корабль» не развалился.

Самым популярным был плот из трёх шпал. Устойчивый и скоростной, если управляли два человека. Самым быстрым был, конечно, двушпальный, но при таранах он сбрасывал с себя того, кто им управлял. На таких плотах мы гоняли наперегонки. Самым большим был пятишпальный плот. На нём могла уместиться команда, достаточная для захвата плотов поменьше. Кстати, позже, когда мы научились играть в бумажный Морской бой, мы еще долго называли свои корабли не двух-трёх-палубными, а двух-трёх-шпальными и т. д.

После больших ливневых дождей ямы на территории парка рядом со скопищем шпал наполнялись водой, и мы вели свои сражения в них. Они были попросторнее, чем небольшая заводь нашего болота, но там было довольно глубоко, иногда под два метра, из-за чего большинство из нас возвращались домой мокрыми до нитки. А болото было мелким. В самом глубоком месте могли скрыться, максимум, только ноги и то у самых младших.

Уже и не припомню через 50 с лишним лет, как закончились наши водные приключения. Скорее всего, забор наконец-то возвели, а плоты, остававшиеся на болоте, «ушли» после очередной чистки ручья.

Так закончилась наша «морская» часть детства.

Однажды мы с Сашкой Шангиным (мой самый первый друг, с которым я познакомился в новом доме), как всегда, играли у себя во дворе, когда кто-то из наших, запыхавшись, прибежал с улицы с криком «А там мужик под трамвай попал!». «Где?!». «На остановке!». Мы сорвались с места. Для детей любое происшествие, случившееся где-то рядом – это событие, и, как всякое событие, оно требует подробностей.

Когда мы прибежали к остановке, она была окружена толпой зевак, пробиться через которую было почти невозможно. Но мы же дети. Чуть ли не на карачках, между чьих-то ног, мы всё же пробрались к трамваю. Картина была страшной. Делились впечатлениями уже по дороге домой. Чувства, переполнявшие нас, были перемешаны. Это был и ужас, и какой-то дикий восторг, но не радостный, другой, который невозможно описать. Здесь было всё – и сострадание, и приятие новой, неведомой нам, действительности. Мы увидели смерть. Впервые. Так близко. До этого мы, конечно, видели покойников, но только на похоронах. Человек, лежащий в гробу, аккуратно одетый, со спокойным лицом, воспринимается не так драматично, как только что погибший, да ещё при таких обстоятельствах.

– А я вылажу, – захлёбываясь, кричал Сашка, – Прямо передо мной лужа крови и голова – пополам. И сетка (авоська) с хлебом и молоком на рельсах валяется. Мне чуть плохо не стало!..

Мне удалось вылезть чуть дальше. Голову я тоже видел, а заглянув под трамвай, увидел и передавленные ноги. Сам трамвай сошёл с рельсов. Наверное, мужчина на чем-то поскользнулся, когда трамвай подходил к остановке.

Через некоторое время, немного успокоившись, мы пошли обратно. Движение было перекрыто. Милиционеры отгоняли не в меру любопытных. Рядом с остановкой стоял МАЗ с краном и поднимал трамвай, ставя его на рельсы. Ближе мы уже не подходили. Нам хватило и первых впечатлений. Потом долго еще на этом месте оставались черные от крови пятна.

Нам было девять или десять лет. 1966—67г. г. Наверное, именно тогда я впервые задумался о смерти серьезно…

Я неплохо помню тот день, когда перестал быть ребёнком. Это получилось как-то сразу. Не знаю, наверное, подростками становятся постепенно. Одна за другой уходят в прошлое детские игры – войнушки, машинки, прятки… У меня это случилось внезапно.

В детстве мы любили играть в песочнице. Строили города, потом бомбили их с самодельных самолётов с «ручным» управлением. Машина или танк из деревянных прищепок были у каждого. За домом мы бились на мечах. Там был склад пустых ящиков от хозяйственного магазина. Всегда можно было найти подходящую доску для меча или ружья. У всех были складные ножи. Вырезали любую вещь без всяких ножовок. Эти же ящики мы использовали для костров на нашем лугу у болота (Слепянский ручей). Часто собиралась большая команда для игры в войну. Мы уходили на какую-нибудь стройку, там делились на русских и немцев, и начинали «воевать». Строек было много недалеко от нас. Минск расширялся.

Строящийся трамвайный парк стоял на насыпном грунте, но чистый песок почему-то возить не хотели. Привозили или каменистую землю с выкопанных фундаментов под новостройки, или какую-то тёмную и жирную чернозёмистую массу с огромным количеством мелких бытовых предметов. Часто попадалась мелочь в виде пятаков и монет других номинаций еще довоенного выпуска. Где-то у нас дома еще недавно хранился польский один злоты, тоже старый и тоже найденный там же. Мы иногда по пол дня проводили на раскопках после очередного самосвала. Туда же сбрасывались поломанные запчасти из самого трамвайного парка – практически готовые пушки и пулемёты. Кучи земли и песка на краю обрыва были отличными укрытиями для наших войнушек, а также материалом для игр в города.