Игорь Карпусь - Времена. От Цезаря до Путина

Есть разное одиночество: малое и огромное, временное и беспросветное… Одиночество возрастное, одиночество болезни, непонимания и неразделённости, социальное одиночество, одиночество отчаяния и потери веры, профессиональное (у лесников, исследователей, мастеров, пастухов…) Есть одиночество вынужденное и сознательное, как позиция, вызов обществу. Последнее приобретает романтическую окраску и воспевается поэтами. На такое способны люди незаурядные, бунтующие: революционеры, художники, герои-одиночки. Это очень понятно.

Хуже, когда одиночество идёт от непомерной гордости и высокомерия, противопоставления себя окружающим: я – они. Я – умный, независимый, сильный, талантливый, а они – мелкие, ничтожные, бездарные и завистливые людишки. Такое одиночество превращается в позу, демонстративный стиль жизни и приносит много огорчений как ближним, так и самому позёру. Оно несовместимо с подлинным достоинством и культурой и отдаёт мизантропией, нездоровой экзальтацией. Приглядишься – и талант показной, нарисованный, и ум стандартный, и сила грубая, ломовая, и независимость конъюнктурная.

Сейчас много таких «разочарованных» одиноких людей. Они таким способом завоёвывают место под солнцем, создают репутацию, выгораживают для себя особую территорию, пусть самую маленькую и непрочную. И в 30 лет, давно позабыв увлечения юности, мужчины и женщины продолжают играть в «гордость» и «непризнанность». В нашем веке взрослеют и созревают довольно поздно и замедленно проходят через ряд подростковых состояний. Так и тут скорее драпируются в плащ едва известного Чайльд-Гарольда.

Подлинное, глубокое и безнадёжное одиночество, известно немногим. Его потрясающе живописал Байрон, сам в ранние годы переживший эту муку. Откройте его «Манфреда». Герой поэмы, неукротимый, властный, всезнающий граф Манфред, поражён острыми «душевными страданиями и скорбью». Источник их – презрение к жизни и людям, сознательное отторжение от мира. «От самых юных лет Ни в чём с людьми я сердцем не сходился И не смотрел на землю их очами. Я с презреньем Взирал на жалкий облик человека…» Его жизнь – «безмерная пустыня», в которой Манфред и гибнет – непримирённый и неутешенный.

Так и у меня остаётся странное впечатление от обсуждения темы одиночества в Интернете. Какая-то воспалённая настойчивость, любование отрешённостью. Заметно, как лелеют и возносят это состояние. Человек так устроен, что время от времени закрывает свои створки, как раковина, замыкается и слушает только себя. Но закрытость так же естественно переходит в открытость, ведь человек не может полнокровно развиваться без контактов и всесторонних связей. Он гибнет в изоляции как личность. Все закрытые системы рано или поздно распадаются, терпят крах. Помните об этом, молодые, не запирайте свои души и умы от впечатлений, радостей и тревог жизни, впитывайте её волнения и краски.

Наш несравненный Чайковский знал, как преодолеть тягостное и мучительное одиночество и дал исчерпывающий ответ в своих великих симфониях, особенно в 4-й. «Если ты в самом себе не находишь мотивов для радостей, смотри на других людей. Пеняй на себя и не говори, что на свете грустно. Есть простые и сильные радости. Веселись чужим весельем. Жить всё-таки можно».

От себя добавлю, что умение открываться миру – свойство многогранной индивидуальности. Чем богаче и содержательней человек, тем охотнее он поворачивается к природе и людям гранями своей личности и способен, как антенна, принимать и отражать разнообразные импульсы внешнего мира. Быть выносливым пловцом в бурном житейском море.

Вторая половина мая – сплошное цветение, парки и сады покрываются белой пеленой. Первой зацвела чёрная черёмуха: разметала благоуханные кисти, усаженные мелкими цветочками, и зовёт подруг последовать её примеру. И тотчас отозвалась сибирская яблоня, её цветение – буйное и щедрое торжество, пик весны. Крупные цветы возносятся снежной пеной над землёй и полностью скрывают молодую зелень. Нераскрытые бутоны розового оттенка чередуются с кружевной белизной нежных венчиков, ветер колышет отяжелевшие кроны и несёт волны сладостного аромата. И уже через неделю опадающие дождём лепестки усыпают чистым пологом и траву и почву: даже наступать как-то неловко.

Яблоня отцветает, а на смену торопится рябина и красная черёмуха. Бледные соцветия рябины источают горько-миндальный запах и оттеняют ажурную красоту тонких перистых листьев. Хороша и красная черёмуха, более изысканная, чем её обыкновенная сестра. Однако не они приковывают взор в конце мая – это сиреневые костры. Разных оттенков, величины, запахов, сиреневое пламя полыхает под весенним солнцем и смягчает человеческое сердце, разгоняет тоску, вызывает прилив бодрости и оптимизма.

Только царственная яблоня может сравниться с красотой и силой сиреневого цвета, они закрывают весну и открывают плодоносное лето. Рядом с сиреневым великолепием боярышник не потерялся, напротив, выделяется своеобразной посадкой: белые щитки, как голуби, расселись на зелени зубчатых резных листьев. Соцветия боярышника не столько привлекают, сколько отпугивают малоприятным запахом. Их ценность в другом: не аромат, а лечебные свойства. На очереди шиповник, тополь, акация, липа… Но это уже настоящее лето.

Известный тележурналист Л. Парфёнов дал интервью по поводу вышедших томов своего книжного проекта «Намедни. Наша эра». Они представляют советскую эпоху 1961—1980 гг. Книги сделаны журналистом, это бросается сразу: ярко, изобретательно, динамично, в рекламном стиле – почти 500 иллюстраций в каждом томе. Иллюстрации не подделаешь. Они-то и являются главным достоинством томов, по ним можно составить более-менее верное представление о советской жизни тем, кто её не помнит и не видел. По картинкам, но не по тексту, если он написан в духе основного вывода Парфёнова: «До чего этот строй довёл страну. Столько жертв, столько крови, столько лжи и потерянного времени».

Сколько ему? Если 40, то простительно: сложился вне СССР. Если 50, то многое проглядел и не понял, даже имея перед глазами такую богатую фотоколлекцию. Правда, от журналиста требовать объективности бессмысленно, ведь он не исследует – он показывает. Ну, тогда и не замахивайся на выводы, не бери на себя больше, чем положено, а сделай жирную оговорку: так мне кажется, так я думаю. Потому что между тем, что кажется и тем, что б ы л о – дистанция вполне заметная. Парфёнов придерживается навязанной нынешними идеологами позиции, что советская история – это провал, обрыв, катастрофа. Но она такая же, история, как все прочие, не лучше и не хуже, просто она – ускоренная, концентрированная: то, что у других заняло столетия, у нас – десятилетия, достижения и жертвы чрезвычайно многочисленны и переплетаются, цена за небывалые перемены тоже заплачена небывалая.