Борис Алексин - Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том I

Думал Игнатьич и о Кате. Об ее отношениях с Борисом он знал больше, чем кто-либо другой. Он видел, что женщина действительно любит его командира, замечал, что и тому она нравится. Но действительно ли его чувство, он предполагать не мог. Поскольку никакого разговора об этом у него с Алешкиным не было, он строил самые различные предположения. Одно из них заключалось в том, что они должны договориться сами. Для этого им нужно предоставить место и время.

Место было – домик командира, где еще пока жил Алешкин, а время он им предоставит, задержавшись у своих друзей до утра. Да после соответствующего возлияния он будет в таком виде, что лучше на глаза командиру и не показываться. Всем было известно, что Алешкин не терпел пьяниц. И стоило хоть кому-нибудь появиться на территории батальона в состоянии опьянения, как он безжалостно откомандировывался в распоряжение штаба дивизии, ну, а оттуда путь уж был известный: в какую-нибудь роту на передовую или в хозвзвод, если провинившийся был нестроевым.

Борис после довольно утомительного дня сидел около стола, опершись на него локтем, и курил подряд, кажется, уже четвертую папиросу. Он все еще не мог решить, как быть с Катей. За работой в течение дня этот вопрос как-то сгладился, ну а сейчас, да еще особенно после того, как ему об этом вольно или невольно напомнил Пронин, он встал с новой силой.

Как же все-таки быть?!

В этот момент задняя дверь домика неслышно отворилась, и в нее скользнула тоненькая фигурка. Через несколько секунд напротив Бориса, забравшись с ногами на табуретку, облокотившись на стол локтями, уже сидела Шуйская, она смотрела своими карими глазами на Бориса и, пытаясь улыбнуться, спросила:

– Так что же ты решил? Ты ведь об этом думаешь?…

– Что я могу решить? Ведь тут дело не только от меня зависит.

– А от кого же?

– Ну, прежде всего, конечно, от тебя и от начсанарма тоже…

– Боря, не крути! Ты прекрасно знаешь, что мое мнение может быть только одно – не расставаться с тобой! Ну, а о начсанарме тоже говорить нечего, он тебе сам предложил взять с собой твою операционную сестру.

Борис немного недоуменно посмотрел на нее.

– Что ты придумываешь, откуда тебе это пришло в голову?

– Ниоткуда… Мне Венза передал, а ему Пронин сказал. Начсанарм дал распоряжение товарищу Пронину, чтобы тот не препятствовал тебе, если ты захочешь кого-либо из сестер операционных взять с собой. Вот видишь, стоит только сказать полковнику Склярову, и меня немедленно откомандируют… Ты скажи мне прямо, ты меня бросить, оставить хочешь? А сейчас как раз удобный предлог для этого… Да?

– Ну, говори, – сказала она уже сердито.

Борис продолжал молчать, задумчиво курить новую папиросу.

«Что ей сказать?… Он к ней привык… Она была отличной помощницей в хирургической работе… Она нравилась ему, как молодая пылкая женщина… Все это так, но… А что же будет потом?!»

Однако, прежде чем он успел что-либо ответить, Катя спрыгнула на пол, уселась у его ног и, положив голову к нему на колени, взяла его руку, безвольно опустившуюся вдоль туловища, прижалась к ней щекой и, заглядывая ему в лицо, снова заговорила, по щекам ее текли слезы, она их не вытирала:

– Боренька! Миленький мой, не оставляй меня, я люблю тебя! Я просто не могу без тебя! Да ведь и ты тоже не можешь! Ведь только подумай, мы с тобой вместе почти пять тысяч операций сделали! Я это точно знаю, меня начсандив за чем-то просил подсчитать. Я взяла у Скуратова операционные журналы за все время и по ним подсчитала – получилось 4986, а первые-то недели мы в них еще ничего и не записывали, не успевали.

Ведь я во время работы тебя с одного взгляда понимаю, где ты найдешь другую такую операционную сестру? Ну, а сама я разве тебе не нравлюсь? А? Ведь нравлюсь!

– Да, Катенок, нравишься! И работать с тобой легко! Все это так, и начсанарм, наверно, о твоем откомандировании распоряжение отдаст… Ну, а дальше то что? Ведь я не могу, да и не хочу оставлять ни свою семью, ни свою жену! Я тебе не раз уже это говорил и вот сейчас, хотя мне и не хочется обижать тебя, еще раз повторяю. Ведь жениться на тебе я не могу! Какое будет твое положение?!

Порывистая женщина вскочила на ноги, слезы у нее сразу высохли, глаза гневно блеснули, и она уже почти громко во весь голос воскликнула:

– Да кто тебя просит на мне жениться?! Сколько раз мы об этом будем говорить? Не собираюсь я тебя отбирать у твоей жены и тем более у детей! Но где они? Где-то там, далеко, а мы-то ведь здесь, рядом… Когда ты с женой встретишься? Сколько времени продлится война? Что за это время с нами произойдет, я не знаю! Сколько наших друзей уже нет в живых, тех, кто рядом с нами работал, ел, спал, где они? Погибли! Ну, а мы с тобой разве застрахованы от этого?… Вон, Бернштейн, уж как берегся, как дорожил своей жизнью, ни разу в передовые части не съездил, а погиб в армейском тылу, на каком-то глупом железнодорожном переезде. И бомба-то разорвалась чуть ли не в двухстах шагах, а случайный осколок попал сразу в сердце, а у нас и мины, и бомбы, и снаряды рвались в десятке шагов, уцелели мы случайно, и часто ли будут повторяться такие счастливые случаи, и долго ли мы сможем прожить?

Никто этого не знает.

Боренька, дорогой мой, не мучай себя понапрасну… Я люблю тебя. Я тебе нужна, ты ведь не сможешь без женщины! Возьми меня с собой, а когда война кончится, и мы сумеем уцелеть, я сама от тебя уйду. И никогда ни одним словом о себе не напомню…

Впрочем, не будем об этом мечтать, давай жить настоящим, теперешним днем, прошу тебя, оставь все свои думы, возьми меня с собой, я тебе пригожусь. – Последние слова она произнесла, уже целуя Бориса в глаза и губы.

Дело кончилось тем, что он сдался.

Да, если говорить честно, то и на самом деле ему было трудно с ней расставаться. Переезжая на новое место, иметь рядом с собой близкого, преданного человека, отличного помощника в трудной хирургической работе было просто необходимо. После завтрака в 8 часов утра Борис сидел в автомашине и, трясясь по лежневым дорогам, выбирался на шоссе. Машину вел он сам. Это был последний урок вождения автомобиля, который преподавал ему Бубнов.

Движение по дорогам было спокойным, передвижек частей не происходило, машины встречались нечасто, и потому Борис, уже достаточно овладевший техникой вождения, вел машину как-то машинально, молча думая об оставляемом медсанбате. Жалко ему было с ним расставаться. Всех людей его он отлично знал и со всеми находился всегда в самых хороших, дружеских отношениях. Особенно было жаль оставлять тех немногих, которые находились в батальоне со дня его формирования, и испытали вместе с ним и беспорядочную мучительную суету, напряжение и нечеловеческую работу в период отступления в 1941 году, ужасы боев под Невской Дубровкой, голод в осажденном Ленинграде, тяжелые бои в Синявинских болотах. Да и, вообще, всю многострадальную жизнь медсанбата.