Юрий Бевзюк - Времён связующая мысль

Люди умирают для того, чтобы жило человечество В. Белинский

Не для того – а потому: без непрерывной череды рождений и смертей не мыслимо было бы развитие, которое вот на нас, существ мыслящих, – космоса отражение, – вывело материю вблизи от полного ее охлаждения – обездвижения, – которому жизнь и есть – материи сопротивление …

Жизнь есть сопротивление материи обездвиж`ению

Смерть – неизбежный результат рождения, без смерти не было бы жизнедвижения: смерть отрицает всякую божественность…

с.193 Смерть для человека – ничто, так как, когда мы существуем, смерть еще не присутствует, – а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем. Эпикур

Ничто, однако, нас, как это «ничто», – так в тоску не вгоняет, с детства начиная, как только смертность начинаем сознавать: тогда вот неизбежность эта, за много десятилетий до вероятной смерти, – особенно остро переживается и мистически- эгоистический протест вызывает ; с движеньем лет, с взросленьем разума мы начинаем понимать: без смерти человечество не развивалось бы, не возник бы сам разум, – и переполнилась б тогда земля… И мало-помалу со смертью мы смиряемся – и о проклятой временами даже забываем… пока вплотную не притиснут к ней года; тогда тоска та злая вновь всплывает – как это в сон беспросыпный, без сновидений впасть?! (Года за два до семидесяти у меня, – а самая острая тоска лет в 37 впервые посещала). …Тогда единственно тем утешаемся: пока живем – как можно больше жизни дать, что после нас, надеемся, останется… Тем и свою, как только можно, жизнь продляем, – себя как следует трудиться в старости заставляя… чтобы костлявую подальше отогнать… Хотя и вероятность смерти повышается, – но как совсем уже не предаемся праздности, и всяким легкомысленным занятиям, – то снова о проклятой забываем… Ну, а когда таки совсем припрет косая, – уж не смогу, друзья, вам рассказать…

А афоризм Эпикура великий я бы так переложил:

Покуда жив ты – смерти нету, – а смерть пришла – тебя уж нет! С ней нет ранд`еву!.. (Но как отвлечься от тоски пред ней?!)…

с.220 Судьба боится храбрых, давит трусов. Сенека

с.220 Кто храбр, тот жив, кто смел – тот цел. А. Суворов

объединил бы я их так: Смелого страшится судьба – труса она истребляет

с.221 Различие между храбрым и трусом в том, что первый, сознавая опасность, не чувствует страха, – а второй чувствует страх, не сознавая опасности. В. Ключевский

Как это? Никто беспричинно не устрашается – тяга почтенного историка к каламбуру исказила суть и учинила неясность Во-первых, опасность на три разновидности подразделяется: внезапная, ожидаемая, – и когда причиной себе опасности – ты сам…

Известно – жизнь сама опасна. …При внезапной опасности я не чувствовал страха, – уже после являлся, когда опасность отвращалась, – или сама собою миновалась. … Страшит всегда и храбреца опасность ожидаемая , – что до меня, – когда в декабре 71-го шел на реке Хуту (это где в 1910-ом погибал Арсеньев с казаками от голода, в наводнение в августе, – и орочи их с развилки между Хуту и Буту сняли; там кончался мой первый, с 71-го по 74-й охотучасток); – итак, шли мы на громадного медведя-шатуна, задравшего на крутом склоне к реке кабана, – то сильно боялся (или опасался я? Как эти эмоции различать…), – но все-таки к останкам кабана подбирался, ибо медведина громадный меня третьего дня уже напугал: в глубоких сумерках на прижиме у ручья я его следы за от ичигов напарника сначала принял, – но слишком велико было между следами на снегу расстояние: засветив спичку, я с ужасом увидал – круглый след-то, не овальный! Диаметром как длина сапога мужика размера сорок пятого!; мы были оба «белками» -переломками вертикалками вооружены: выстрел один пулей круглой 28-го калибра, и мелкашечный ствол на рябчиков (себе грудка – остальное приманка соболям); дали карабин на двоих более опытному напарнику, – он принес мне из Хуту (желдорстанция) еще карабин нелегальный – там хотя в магазине патронов-то мощных пять, можно еще перед битвой и шестой в ствол загнать, – но пристреливать я стал – пули падают чуть ли не рядом, совсем расстреляна стволина, прицельно не выстрелишь; однако, дня два оба ружья таскал (семь килограмм железа, однако), – и когда след шатуна почти в темноте увидал, карабин сам собой соскочил с заплеч н`а руки, – так и шел до избушки километр, как тот немец в партизанской деревне: ничего не вижу, – а в десять раз лучше меня слышит медведина, – и в сто раз сильней обоняньем; с таким вооружением слабым, признаться, у меня почти «тряслись поджилки», когда шли на опасного зверину (еще я осознавал всю казуса нелепость – такие мозги, как у меня, «закушает» медведина если); а у напарника карабин был нормальный, – но он, признаться, хотя много опытней на охоте меня и на 10 лет старше, был трусоват, – и при стремительной шатуна атаке мог сплоховать; к счастью, шатун от останков кабана, видимо, едва заслышав нас, дёрнул в панике как мог куда подальше: – на стенку взлетел скальную, едва не вертикальную, – и после уже не появлялся. …В Кенаде у меня остался приятель, Виктор Титов, учитель в школе тамошней физики-математики (между прочим, сынок главы Тульского КГБ, генерала, так что мог и и в центр`ах прохлаждаться, – а он «ошивался» по самым дальним таежным «очкур`ам». …Он тогда в самом северном приморском прибрежном селе Единка учительствовал; в начале мая 74-го (как раз революция португальская меня только что взбодрила по приемничку-транзистору, тогда еще новинка), в числе еще двух парней на казанке на речку Лудзу прохватили… Трое парней отчаянных, громогласных, с юга примчались, за сорок километров, на казанке, – ветер внезапный в мае в проливе хладном Татарском в минуту мог волну крутую, опасную для утлой «казанки» погнать! …Я один в избушке-развалюшке бедовал, отвыкнув от шума, не особо приветливо их встречал… …Осенью того же года 74-го, в Кенаде, где жил охотовед, лицензии нам выдававший и пушнину от нас принимавший, – у стойки в столовой Виктор Титов (сынок генеральский) меня узнал! Сразу же к себе ночевать забрал, – год я в его семье с полным комфортом останавливался, пока не купил в поселке за тысчонку домик с участком; Виктор Титов был страстным медвежатником, почему по сугубым окраинам и «ошивался»; выслеживал медведей терпеливо с двухстволкой 12-го калибра (раз даже на ток глухариный, им же и открытый, по весне на мотике стаскал, – но у меня ни малейшей страстишки к забавам таким (да и самая промысловая охота интересовала как единственный легальный способ спокойствие обрести: отвлечься то есть от тяжких дум-эмоций о будущем жалком общем), – и ни с чем не сравнимый способ на еще не изгаженной поганой «цивилизацией» девственной природе напоследок пожить годы свои оставшиеся сильные) … …А Титов Виктор (он, кстати, к очевидной, даже рисковой храбрости – медведя на 50 метров из двухстволки-гладкостволки стрелять (впрочем, у него вполне мог быть и (нарезной) «стволик» припрятан!) – и неплохим психологом был: от него я про себя узнал: «страшно эмоционален») к нашему в октябре 88-го расставанью (навсегда? Как бы я, Витя, хотел бы с тобой погутарить!) довел счет шкур, с медведей содранных, до сорока! Я же медведя лишь по необходимости из десятизарядного СКСа метров за триста стрелял, и потом из гладкоствольной «тридцатьвторины» однозарядной на брусники-ягоде (коей я собрал тонн двадцать пять): очень уж от работы тяжкой захотелось мясца… Но чтобы ради забавы идти на медвед`я, как, допустим, Лев Толстой в младости, – когда его топтыгин едва не задрал – снял уже спереди скальп, – но успели стрелить зверину соучастники опасной забавы; полагаю, Толстой или хотел свою храбрость кому-то – или себе самому доказать, – или не слишком ценил своих мозгов качество (кстати, еще в школе по его дневникам, я не нашел там что-либо в поучение взять, – как и в «Войне и мире», кстати: одни банальности; не были ли и все сто томов его писаний старанием ум, себе прежде всего самому, доказать? Известно, недостачу качества приходится количеством возмещать ); Толстой Лев в комментируемом сборнике афоризмов Федоренкор, как мудрец, обильно представлен, – но я не нашел из него цитат ни единой важной, дабы в свой комментарий взять …