Юрецко Норберт - Условно пригоден к службе

Так эти господа долго ходили по кругу. Один, вспотевший в буквальном смысле слова, проявил инициативу и сказал, что государственной измене не может быть прошения, но нужно, чтобы набралось достаточно улик, чтобы его выгнать. Другой спросил: – Ну и как это сделать? Все равно нужно сначала поговорить с Немом. (Кай Нем, Федеральный генеральный прокурор – авт.). Еще один заметил: – Но нужно сначала проверить, захочет ли вообще Нем говорить об этом деле. На это Шмидбауэр ответил, что кто-то должен поехать к Нему и узнать, согласится ли тот на неофициальную беседу, чтобы потом решить, можно ли с ним официально поговорить об этом деле.

Штаубвасер заметил, что Нем в первую очередь подчинен своему прямому начальнику – Федеральному министру юстиции. Если он серьезно подойдет к делу, то следует исходить из того, что история станет известна в министерстве юстиции. Кроме того, министр юстиции у нас от Свободно-демократической партии, а это уже само по себе априори рискованно.

Ханнинг подчеркнул, что в таких обстоятельствах может последовать разбирательство и в Парламентской контрольной комиссии. Потому если уж беседовать с Немом, то исключительно при условии полной конфиденциальности. Нужно действовать очень тонко, чтобы никто не чувствовал себя обиженным.

Шмидбауэр продолжал волноваться: – Да, но, да, я все это знаю. Но теперь я хочу спросить, кто же поедет к Нему. "008", как прозвали его впоследствии, вопросительно оглядел собравшихся. Тишина. Все молчали. В душе я ухмылялся. Учитель задал вопрос, и никто из учеников не хочет выйти к доске. – Ну что? – грохотал Шмидбауэр и по очереди глубоко смотрел каждому в глаза. Штаубвассер трусил головой. Он вел себя так, будто он тут вовсе не причем. Тут подал голос Гайгер со словами, которые он очевидно долго взвешивал: – Хорошо, господин министр, Я подумал, что я смог бы это сделать. Видите ли, господин Нем и я не конкуренты. Потому вполне возможно, что я поеду в Карлсруэ.

Шмидбауэр улыбнулся с довольным видом: – Ну вот! Тогда вы и поедете к Нему. Но нужно поступать так, как мы здесь обсудили. Никаких волн. Штаубвассер, я попрошу вас сесть с Ольгауэром и вместе написать все, что нам нужно для доклада Нему. Тут вечно сомневающийся Штаубвассер поднял свою рыжую голову: – Господин государственный министр, мне для этого потребуется время. Как минимум, неделя. Ведь все нужно безупречно обосновать с юридической точки зрения. Стоит мне представить, что Пеннер (председатель Парламентской контрольной комиссии – авт.) пронюхает об этой истории и какой от этого поднимется шум… Кошмарный сон.

Шмидбауэр ядовито ответил: – Вы сделаете это сейчас же. Немедленно. Через два часа все должно лежать у меня на столе. Ольгауэр, вы ему поможете. Так и будет сделано. Все, конец дискуссии. Он вдруг встал и пошел к двери. Но на полпути остановился и еще раз обратился ко всем тоже начавшими пониматься с мест участниками совещания: – Господа, и чтобы раз и навсегда прояснить: запомните – этого разговора никогда не было!

Все участники мгновенно разошлись. Уходя. Ханнинг отвел меня в сторону: – И если появятся новые факты от агентов, прошу вас, информируйте меня прямо здесь в Федеральной канцелярии. Ольгауэр крикнул мне: – Вы можете ехать. Внезапно я остался совсем один в комнате для секретных переговоров. Никто не обращал на меня внимание. Я спустился в гардероб и взял пальто. Совершенно спокойно я вышел наружу. Погода была чудесной, прохладный ветерок носился по площади перед зданием Федеральной канцелярии.

На половине пути я остановился и обернулся к зданию, откуда только что вышел. Я подумал: – Нет, люди. В эти игры я с вами играть не буду. Я не буду! Меня снова охватило необычное чувство одиночества. Что за страной мы стали? Разве для этого я жертвовал собой? Глубоко разочарованным я подошел к машине. Водитель отвез меня на вокзал. У меня оставалось еще немного времени до прихода поезда. С вокзала я позвонил Фредди и рассказал ему обо всем. Возвращение прошло как во сне. Я записывал себе фразы и обрывки слов с секретного заседания.

О предателях и лжецах

Так предатель Фолькер Фёртч или нет? Этот вопрос больше всего, наряду с личными и медицинскими проблемами, волновал меня много месяцев подряд. То, что я узнал в конце 1997 и в начале 1998 года, представляло его в очень нехорошем свете. Как человек он был для меня весьма сомнительной личностью. Но предатель? Многое говорило в пользу этого предположения. Но были ли улики достаточными? Ольгауэр был прав. Если бы БНД и правительство канцлера Коля действительно хотели бы решить эту проблему, то они обязаны были продолжить расследование. Но то, что произошло потом, никак не вписывалось в рамки понятия о правовом государстве.

Какое воздействие оказало совещание в подвале Федеральной канцелярии на Бонн и Карлсруэ, я не знаю. О последствиях я узнавал, так сказать, на рабочем уровне. В последние дни марта 1998 года Федеральная прокуратура уведомила Пуллах о начале прокурорского расследования против начальника Пятого отдела. Теперь ему были предъявлены обвинения, и два дня продлились допросы. Уже за несколько дней до этого меня вызвали в Центр БНД. Вместе с другими я должен был подвергнуться допросу в качестве свидетеля. До этого предстояли лишь предварительные обсуждения.

Одно было ясно с самого начала, как только генпрокуратура завела дело. Среди сотрудников отдела безопасности БНД царило явное неудовольствие, стоило им лишь узнать, что следствие возглавил федеральный прокурор Шульц по поручению Федерального генерального прокурора Нема. Шульц и Фёртч были знакомы очень много лет. По слухам они даже обращались друг к другу на "ты". Очень невыгодная ситуация, как ворчали некоторые проинформированные люди.

Франк Оффенбах лично забрал меня из аэропорта и рассказал о состоянии дел. Среди всего прочего, складывалось впечатление, что Фолькер Фёртч заранее узнавал обо всех предстоящих мероприятиях прокуроров. За день до визита из Карлсруэ меня снова вызвали в реферат внутренней безопасности. Оффенбах показал мне видеопленку. Я увидел на ней AL 5, опустошавшего свой письменный стол и постоянно бегавшего по своему кабинету с какими-то бумагами.

– Он очищает свое бюро, – пояснил Оффенбах, – ты слышишь шумовой фон? Это запись за субботу. Весь выходной день Фёртч был в бюро. Я услышал гудение, но не мог сообразить, что это было. – Мы тоже долго гадали, что это. Лишь вечером, когда он ушел, мы смогли разузнать. Я вопросительно уставился на него. – Это машинка для уничтожения бумаг. Все, даже его блокнот, которым он всегда пользуется, теперь девственно чисты.

Потом Оффенбах подошел к магнитофону, и я смог послушать записи прослушивания за последние дни и ночи. Мой друг был бледный как мел, выглядел обессиленным и раздавленным. Я, собственно, услышав все это, должен был бы кричать от ужаса, но меня теперь уже ничто не удивляло. Не удивляло больше и то, почему Фёртч вычищал свое бюро. Стало быть, вот так проводятся секретные расследования…