Николай Лесков - Статьи

Но, кроме вышеприведенного, есть еще и другой довод у “Московских ведомостей” против всесословного участия в управлении земскими делами. “Представим себе, — говорят они, — местное собрание, все равно — губернское ли или уездное, составленное так, как все классы населения представлены в нем соразмерно своей численности и платимым ими податям. Почему бы, кажется, не представить такому собранию того влияния на раскладку земских повинностей, которое предоставляется земским собраниям по проекту устава земских учреждений? А между тем, если мы не ошибаемся, это было бы крайне неудобно и повело бы к бесчисленным жалобам и процессам. В подтверждение этих опасений, мы можем указать на официальную записку одного из наших высших сановников, вызванную этим самым проектом и излагающую неудобства раскладки повинностей, производимой земскими учреждениями не на основании точных определений закона, и т. д.”.

“Московские ведомости” опять ошибаются, хотя в основании их довода лежит и верная мысль, а именно: необходимость устранения произвола в основаниях раскладки повинностей. Но разве такое устранение достижимее при участии одного, нежели при участии всех сословий в земском хозяйстве? Потому-то, между прочим, и хорош проект устава земских учреждений, что осуществление его послужит к устранению подобного произвола. Это именно потому, что он не сочиняет, не выдумывает новых законов и элементов для русской земли, а дает возможность жить и развиваться всем тем, которые одарены жизнию и имеют будущность. Составители этого проекта не опасаются неправды в раскладке земских повинностей, если в ней будут участвовать все сословия, и не опасаются именно потому, что более рассчитывают, и, конечно, весьма основательно, на здравый смысл русских сословий, нежели на какие-либо теории, которые требуют насильственных регламентации для жизни и настаивают на поставление преград ее правильному течению и естественному развитию. Мы не имеем притязания на дар пророчества; но если дважды два — четыре потому, что дважды один — два, и если на этом основании можно смело утверждать, что дважды три — шесть и т. п., то так же смело можно утверждать и предсказывать, что действие земских учреждений, по проекту министерства внутренних дел, не только не затруднит дела раскладки земских повинностей, но еще послужит к улучшению состояния наших государственных финансов. Это по той же причине, по которой и освобождение крестьян не причиняет, а уменьшает наши финансовые затруднения, которые без него были бы значительнее.

Пятьдесят лет тому назад, 12-го июня, переправлялась через Неман и вступала на русскую землю грозная и огромная армия, предводимая первым полководцем в мире. Все обещало успех Наполеону: соединенные силы романских и германских племен напирали на одинокую, оставшуюся без друзей и союзников страну; Запад шел, с полными надеждами победы, на унижение и гибель славянского Востока. Храброе и преданное войско наше не в силах было заслонить родную землю и с горькою скорбью, покоряясь необходимости, оставляло открытым путь врагу; он подвигался, захватывал целые области, сокрушал все попытки сопротивления, проник до самого центра страны, стал в ее сердце и думал уже предписывать тяжкие условия позорного мира.

Но скоро рассеялись гордые надежды, скоро увидели все, что спор идет не с одряхлевшим и потерявшим чувство национальности и чести народом; что дело идет не о сшибках армий, не о баталиях с тонкостями стратегии и тактики, не о талантах вождей и генералов. Нет! нашествие встретило отпор силы необъятной, немерянной и несчитанной, невидимой и неуловимой, но вездесущей — отпор народа! Этот отпор, дикий, отчаянный, беспорядочный и беспощадный, имел в себе что-то стихийное, подобно своему союзнику — морозу. Народ жег жилища, истреблял запасы, уходил в леса и болота, прятал там семьи и имущество, соединялся в неустроенные толпы и шайки, подстерегал врага, ловил его, где только можно и истреблял, где и как мог, с ожесточением, как зверя; гибнул сам, но не слабел, не пугался. Все было забыто или оставлено до времени; одно помнилось, одним жилось: прогнать, истребить врага! Ни соблазны и льстивые обещания неприятеля, ни угрозы и истязания не могли сбить народ с этого пути, вынуть у него топор из рук. “Каторжника, который за рубль согласится на убийство, мы не могли бы миллионами подкупить на измену”, — говорит один из французских писателей этой эпохи.

Наполеон в 12-м году побежден был не войском, а стихиями, говорит Сегюр. Да, стихиями, и первая и главная из этих стихий — русский народ. Действительно, трудно какой бы то ни было армии бороться со стихиею — народом.

Двести лет без перерыву дремавшее земство русское, закрытое ото всех взоров толстою корою бюрократии и крепостного состояния, словно исчезнувшее с лица земли, встает в решительные минуты двенадцатого года, расправляет оцепеневшие свои члены и, на диво всему миру, свидетельствует о своей жизни и силе.

И так дико, так странно было это явление для публики, для образованных классов, что они затруднились верить ему, а еще более признать его. Что народная война? Важность в войске, в главнокомандующем; даже опыт 1814 года, в котором, без народа, оказалось бессильно войско и гениальный вождь его, — не разубедил этих отрицателей народа. Сама благородная и самоотверженная армия двенадцатого года, показавшая себя столь достойною чести быть частию великого народа, не вдруг признала народную войну: не верила ей, ее силе: хотела взять все дело на себя. С какой-то застенчивостию, чуть не робостию оправдывается русский главный штаб в 12-м году на жалобы неприятельских генералов, изъявляющих удивление и претензии, что война идет не так, как водится “в образованных странах”, что “шайки разбойников” жгут жилища и хлеб, вырезывают отряды, не признают парламентеров, наносят вред мирным жителям и подвергают себя всей строгости военно-полевых законов, одним словом, не признают ни Гуго Гроция, ни Ваттеля и никаких прав и отношений, установленных между parties belligérantes. [82] Воюющими сторонами (франц.). Военное начальство русской армии всегда отрекалось от всякой солидарности с этими фактами, с этими excés, [83] Эксцессами (франц.) и обещалось, сколько возможно, прекращать их. Официальные документы того времени, тогдашняя и последующая литература точно так же не признали народной войны; наивно и жеманно старались они уверить Европу, что пожар Москвы есть результат пьянства и дебоша французских солдат, а не славный и вечно памятный подвиг русской земли. Немало усилий стоило Европе уверить нас, что сожжение Москвы русскими есть одно из величайших патриотических дел в истории.