Валентина Полухина - Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)

Перевод с английского Лидии Семеновой

В ночь смерти над поэтом громкий хор

Его метафор крылья распростер.

Переодеты музами — клише

Бикфордов шнур поджечь готовились уже.

Жаргон тайком вползал в троянского Пегаса,

Готового, хрипя, домчаться до Парнаса.

Взбесились восклицания, повторы,

И грабят нагло полуправды-мародеры.

Удерживал светила в небе взгляд.

Глаза закрылись — и начнется звездопад.

Поэт еще способен подавить

Весь этот бунт, беспомощную прыть.

Он — прах, но пульс его, как давний гром.

Он — гонг, и гул не заглушит удара.

В горгулий обратившись и горгон,

Мы — песнь его, свидетели кошмара,

Осколки ямбов после похорон.

Сердцам и легким, и всему у нас внутри

Он сообщил простой двухтактный ритм,

В котором тело дышит, плачет, говорит.

Но и сквозь гнев мерцает нам покой —

Того не зная сам, блажен, блажен любой:

Нам непонятное, чужое ремесло —

Искусство всех заранее спасло.

Не черви обживают черепа —

Стихи, стихи, размера мощная стопа

Вращает всё, и ритмы вьются роем

От зноя до снегов. Он так весь мир настроил. [151] Перевод с английского Вероники Капустиной.

Редакция 2000 г.

Бродскому

Поэт скончался, и в ночном затишье

Его метафоры, освободившись,

Над телом встали, празднуя свободу.

Под маской муз банальности-уроды

Напыщенностью пышут, и к Парнасу

Жаргон угнал троянского Пегаса.

Бунтуют восклицательные знаки,

И полуправд бродячие собаки

Скитаются под небосклоном мерзлым,

Где мертвым взглядом вытравлены звезды.

Но пульс его, отлитый в форму строчек,

Наперекор гниению, грохочет.

И этот гром ни колокол, ни книга

Не заглушит — но мы во власти мига

Всё ловим прежних призраков впустую,

А грохот наполняет тьму густую…

Сердцам и легким не перебороть

Телесных форм — пусть целый мир им тесен:

Возможно, мы — лишь ямбы его песен,

И в стихотворном ритме бьется плоть?

Но будет в буйстве этом, несомненно,

затишье: мы тогда благословенны,

когда о том не знаем, и искусство

нам кажется навек лишенным чувства.

Не черви в этом черепе, но ритмы

кишат и извиваются. И видно,

что круг времен — от снега до цветенья —

еще одно его произведенье. [152] Перевод с английского Сергея Панцирева.

Роджер Страус опубликовал вашу биографию, написанную Брюсом Кингом. Впечатляющий труд! Сотрудничали ли вы с ним?

Да, я отвечал на его вопросы, но он все равно многое перепутал. На самом деле я ее внимательно так и не прочел. Но Брюс Кинг работал как машина, без устали: он опросил огромное количество людей.

Во всяком случае вы не возражали против биографии. Почему, как вам кажется, Иосиф так сильно противился тому, чтобы кто-нибудь написал его биографию?

Вне зависимости от того, кто ее будет писать?

Да. Написанию биографии как таковой. Наследники Бродского утверждают, что в течение пятидесяти лет ни одна биография не должна быть написана. Так хотел Иосиф.

Пятьдесят лет!

Да, полсотни лет.

Нельзя же запретить биографам работать.

Наследники попросили всех— друзей и исследователей Бродского — не сотрудничать ни с кем, кто планирует писать его биографию.

Все равно им не удастся этого предотвратить. От кого исходит эта просьба — от Энн или Марии?

От них обеих, я думаю. Мы вчера встречались с Энн, и она дала мне свое милостивое согласие на этот сборник интервью, считая, по-видимому, что он неким образом заменяет биографию.

Почему вы должны спрашивать ее согласия на интервью?

На сами интервью не должна, но если я собираюсь приводить в них цитаты из стихов Бродского, тогда должна. В своих интервью, особенно с нерусскоязычными людьми, я стараюсь цитировать как можно меньше. Я бы хотела поговорить с вами не столько о вашей поэзии, сколько о дружбе с Иосифом, если вы не против. Судя по тому, что вы до сих пор упоминаете Иосифа и в стихах, и в публичных выступлениях, вам его не хватает.

Чего же не хватает больше всего?

Иосиф был человеком, который жил поэзией. Он декларировал это всякий раз, когда мы встречались. Именно поэтому я так им восхищался. Он не вел себя как англичане или американцы, знаете ли, не скромничал, говоря: "На самом деле я не совсем поэт" — или: "Я не люблю, когда меня называют поэтом". И прочую подобную чушь. Он очень гордился тем, что он поэт и что его так называют. Что он — Бродский. Он был лучшим примером человека, который объявлял во всеуслышание: я — поэт. Он был трудягой, и невозможно отделить его труд от него самого. Мне кажется, биографии, литературные биографии грешат иногда высказываниями типа: "Да, знаете ли, Оден был таким-то и сяким-то, он был гомосексуалистом, но при этом…" То есть получается, что у писателя две жизни: личная и творческая. Иосиф не отделял свое призвание от личной жизни. Он лучший пример поэта-профессионала из всех, кого я знаю.

Как уместнее говорить об Иосифе: апеллируя к его поэзии или к его жизни?

Мне кажется, Иосиф — в том, что касается человека и творчества — разделял позицию Одена и многих других. Человек ему был безразличен. То есть интересовал не человек, не его биография, а только его творчество. Мне кажется, он считал, что биография не нужна и не важна и не стоит подменять ею поэзию. Другими словами, нельзя сказать: я не буду читать Одена, потому что он гомосексуалист. Или он гомосексуалист, поэтому плохой поэт, не заслуживающий внимания. Или еще что-нибудь в этом роде — что-нибудь, что вы черпаете из биографии, а не из творчества. На поэта нельзя навешивать подобных ярлыков. Презрение Бродского к фактам биографии мне близко, но для него оно было очень характерным.