Валентина Полухина - Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)

Как во сне — нам кажется, что во сне — прошедший дождь,

Разматывается еще, еще и еще, и нет границ,

Способных его задержать — будь то бесформенная пустота

Между нами, между телом и голосом небольшой зазор.

Дорогой Джозеф, эти внезапные напоминания — ты был —

Место и время, которым ты подарил их звёздный час,

Они за тобой увязались, и без нас разматываются теперь,

Настоящее для нас — "а пока…", будущее — всевозможные "и т. д.",

Всё разматывается быстро и навсегда. [145] Перевод с английского Вероники Капустиной

1996

Можно сказать, даже здесь: то, что останется от человека,

Развеется в гаснущем свете, истончится в пыль, улетит

Туда, где "ничто" и "я знаю" переходят друг в друга, и сквозь;

Что оно пронесется, все тоньше, за подземелья — за угасшую яркость —

И дальше, в места, где никто никогда не найдет, где невыразимое,

Наконец, произносится — но легко и поспешно, как бы случайным дождем,

Что проходит во сне, или снится, что проходит, как сон.

То, что останется от человека — всё тоньше и легче, ведь не

Удержать ни одною границей — ни той, между нами, без формы,

Ни той, меж твоими телом и голосом… Иосиф,

Дорогой мой Иосиф, эти внезапные воспоминанья о том, каким ты был — места,

Времена, которым ты дал их лучшие жизни — ныне

Всего лишь призраки на поминках. То, что останется от человека, развеется

За пределы нас — тех, кому время лишь мера временного,

И грядущее не больше чем твое "и так далее и так далее…", но быстро и навсегда. [146] Перевод с английского Сергея Панцирева.

1996

Бродский посвятил вам написанное по-английски стихотворение (1980). Расскажите, пожалуйста, об обстоятельствах этого посвящения.

Мой ответ на этот вопрос станет ответом и на последующие вопросы. Я не помню. Это было так давно. Стихотворение появилось в "New York Review of Books", и оно не обо мне, а о Берлинской стене. У меня кое-что было о Бродском в журнале "Agni", там напечатано интервью с ним. Думаю, у вас оно есть [148] Lynette Labinger. A Conversation with Joseph Brodsky (Leningrad, July 13, 1970) // Agni. № 51, 2000. P. 17–20. .

Когда вы впервые встретились с Иосифом?

Я был в Советском Союзе в 1961-м, 1962-м и 1963 годах. Первый раз я ездил по случаю обмена "певчими птицами". Кеннеди с Хрущевым устроили такой обмен: по два поэта от каждой страны, причем за государственный счет. Нам был оказан торжественный прием, мы могли поехать куда угодно, встретиться с кем угодно, хотя советская сторона последнее условие выполняла неохотно. Я хотел встретиться с Солженицыным, но мне — по вполне очевидным причинам — не позволили. Но мне-таки удалось встретиться с разными интересными людьми, в том числе с Ахматовой.

С Бродским я встретился во второй свой приезд в Россию — кажется, это было в 1963-м. В интервью, о котором я вам говорил, упоминается о том, что мы посылали друг другу письма со стихами. Но ни он, ни я так ни одного из этих писем и не получили… КГБ конфисковывал все — его собственные письма и письма к нему. Поэтому этих писем мы так и не увидели. Бродский посылал мне также фотографии с остроумными подписями. Я однажды даже сделал копию дарственной надписи, которую он сделал на одной из своих книг. Оригинала у меня здесь нет, потому что это очень ценная книга и хранится вместе с другими ценными книгами с инскриптами — от кого только у меня не было дарственных надписей: от Бродского, Томаса Манна, Роберта Фроста!..

Затем вы стали для советских людей персоной нон грата. Чем вы это заслужили?

Один из моих приездов в Россию действительно закончился депортацией — за то, что я разоблачил в одной из своих работ советский антисемитизм; книги мои были запрещены. Я написал стихотворение о дереве, "А Tree Speaks". Там, от имени дерева, говорилось: "Вы все неподвижны. Лишь я в движении. А в конце все, кроме меня, посажены". Тогда Иосиф ответил мне, написав то ли на книге, то ли на фотографии: "Вы все живете. Я один неподвижен", имея в виду свою привязанность к месту. Когда я видел его в России, он даже не помышлял о том, чтобы уехать. Он считал это невозможным.

Более десяти лет Бродский преподавал историю русской и английской литератур в Маунт Холиоке, там же, где и вы. Любили ли его студенты? Приятно ли было с ним вместе работать?

Коллега он был одновременно блестящий и ненадежный. Преподаватель — очень добросовестный; очень много давал своим студентам. Хотя мог быть и безжалостным, особенно с теми, кто любил современный свободный стих. Ненавидел прогрессивных левых интеллектуалов, которые любят выступать от имени "масс". В таких случаях он мог быть очень резок. Бывал иногда ненадежен: однажды мы пригласили его на ужин, а он явился на два часа позже.

Мы с Иосифом собирались организовать совместный семинар, который официально должен был называться "Поэты при Сталине и Гитлере". Между собой мы называли его "Rhyme and Punishment", причем "punishment" могло писаться также как "punish-man" [149] Букв. "Рифма и наказание". Игра слов — "Rhyme" звучит как "Crime": "Crime and Punishment" — "Преступление и наказание"; "punish- man" — тот, кто наказывает, каратель. .

Я подарил ему — а не следовало — пачку сигарет "Мальборо", если не ошибаюсь. {Смеется.) Так он начал курить. Ладно, он начал курить раньше, но именно курение его убило. Впоследствии, уже в Америке, после того, как я обнаружил, что он заядлый курильщик, я никогда не разрешал ему курить в моем присутствии. Он подчинялся, но в какой-то момент говорил: "Пойду, проверю, как там моя машина". Когда он возвращался, от него сильно пахло табаком. Он не мог бросить курить, хотя и пытался. Но так и не смог.

Это была ваша идея — пригласить Иосифа преподавать в Маунт Холиоке?

Конечно.

Расскажите об этом поподробнее.

Иосиф преподавал в Мичигане. Там они выпускали его книги, но ему хотелось перебраться куда-нибудь, где масштабы более человеческие. Мичиган — слишком большой, слишком безличный. А поскольку мы всегда были в хороших отношениях, он позвонил мне как-то, когда выступал неподалеку, в Амхерсте, и спросил, нет ли у меня какой-нибудь идеи на этот счет. А я в свою очередь спросил его, как он отнесется к идее преподавания в маленьком колледже: там, разумеется, платят меньше, чем в Мичигане, но и жизнь поспокойнее при этом, и давления меньше, суеты; и работы тоже меньше. Иосиф ответил, что ему бы это подошло. И так году в 1981— 82-м я нашел для него первое место.