Сергей Сеничев - Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному

Любопытен рассказ видного историка и теоретика музыки Л. Сабанеева о том как году в 1887-м, в очередной из краткосрочных периодов безденежья, композитор разогрел себя коньячком, написал и снёс на почту личное письмо царю с просьбой одолжить три тысячи рублей — сумму по тем временам весьма внушительную.

То есть, не то чтобы у самодержца столько не нашлось бы, но, осознав поутру нестандартность собственной выходки, Петр Ильич примчался на почтамт требовать вернуть ему отправление. Да где уж, сказали там, отправлено-с! И скромного да застенчивого (помните биографов?) Чайковского объял ужас: неделю он не мог придти в себя, ожидая самого страшного. А вместо этого — бац и письмо от министра двора, который со всем подобострастием сообщал, что император «соблаговолил ему передать испрашиваемые им три тысячи рублей и просил при этом передать, что «его величество сочтет себя очень обиженным, ежели Петр Ильич вздумает ему возвращать эти деньги». И в том же, кстати, 1887-м г-ну Чайковскому была пожалована пожизненная пенсия в те же самые 3000 рублей серебром на год.

Вскоре после чего композитор писал, что «столь обласканный императором» он «выглядел бы неблагодарным», согласившись теперь лично участвовать в открытии Всемирной выставки в Париже. Выставка была приурочена к 100-летию небезызвестной революции, что хотя бы и косвенно, но могло не импонировать его величеству…

Мы вовсе не пытаемся уличить Петра Ильича в чем-то неблаговидном: есть царь, царь благоволеет, царь согласен оплачивать его гений — нормально ж. Но — нюанс: госзаказы г-н Чайковский получал и прежде, в правление Александра II. Так в 1880-м в Петербургском Большом готовилось торжественное представление к 25-летию правления Освободителя. И наш герой в числе ряда прочих композиторов получил от директора консерватории предложение написать музыку к живой картине «Черногория в момент получения известия об объявлении войны Турции». Отказываться от подобного рода халтур было не принято никогда. И Петр Ильич «принялся энергически за дело», и через три дня выдал заказчику готовую партитуру. Что, опять же: замечательно. Скверно другое: брату (Анатолию, кроме Модеста у него было еще два брата) написал: «Само собой разумеется, что ничего кроме САМОГО ПАКОСТНОГО шума и треска я не мог выдумать».

За «халтуру» — прощаете?..

А еще пару месяцев спустя ему было предложено выбрать один заказ из двух: либо ВЫДУМЫВАЙ увертюру на все то ж 25-летие коронации государя, либо кантату на открытие Храма Христа Спасителя. Оцените реакцию: «…без отвращения нельзя приниматься за музыку, которая предназначена к прославлению того, что, в сущности, нимало не восхищает меня… Ни в юбилее высокопоставленного лица (всегда бывшего мне порядочно антипатичным), ни в Храме, который мне вовсе не нравится, нет ничего такого, что бы могло поддеть мое вдохновение», — писал Петр Ильич одному из друзей. Однако тут же преодолел ОТВРАЩЕНИЕ и создал Торжественную увертюру «1812 год», без которой нынешние американцы просто не могут представить себе Дня ихней Независимости…

И как тут не вспомнить корсаковского пассажа про КАК БЫ искреннего Чайковского? Этот — такой Чайковский вряд ли сожалел о том, что остался за бортом «кучки», которую правительственная пресса иначе как «поджигателями республики изящных искусств» и не величала…

Ну и в довершение рассказа об искренности героя… Царевы три тысячи годовых были лишь скромным приварком к содержанию, которое Петр Ильич получал от небезызвестной баронессы фон Мекк.

Схоронив в 1876-м вдруг и капитально разбогатевшего супруга — больше, то есть, чем за десять лет до назначения нашему герою царевой пенсии — одинокая Надежда Филаретовна обратила свои взоры на прекрасное. И взоры эти пали на г-на Чайковского…

История их отношений романтизирована до предела. Непосвященные могут сколь угодно долго покупаться на восторженные всхлипы творцов этой «песни любви», мы же хотим поделиться чуть иной взглядом на происходившее. У нас нет никаких сомнений в том, что негетеросексуал Петр Ильич, по меньшей мере, тринадцать лет натурально водил за нос эту довольно непривлекательной наружности женщину. И четыре тома их переписки лишь усугубляют нашу уверенность в таком жестком выводе…

На протяжении всех этих лет Надежда Филаретовна ПЛАТИЛА Чайковскому за его дружбу: по 500 рублей в месяц. Что, заметьте, вдвое превышало обрушившиеся позже на композитора государевы милости. И это помимо русских усадеб и итальянских вилл, снимавшихся ею для удобства дорогого (в буквальном смысле) друга, помимо спонсирования его путешествий по швейцариям и прочим берлинам с парижами, помимо живых цветов, славшихся к каждому новому месту его временного обитания…

Нам говорят: спонсорство — ее личная инициатива. И мы не спорим. Отметив, правда, что г-н Чайковский практически с самого начала этой дружбы по переписке не стесняется просить у расположившейся богачки денег… Бесцеремонные «Попрошу Вас, друг мой, послать мне бюджетную сумму по следующему адресу…» следуют одно за другим…

Нам говорят: Надежда Филаретовна сама настояла на заочном характере общения. Но мы не понимаем, почему должны верить этому. Это трудно стыкуется с тем, что он, не очень-то он комплексуя, сообщает ей о своей, пусть и заведомо фиктивной, а все-таки женитьбе. А она пишет ему потом: «Я ненавидела эту женщину за то, что Вам было с нею нехорошо, но я ненавидела бы ее еще в сто раз больше, если бы Вам с ней было хорошо. Мне казалось, что она отняла у меня то, что может быть только моим, на что я одна имею. Право, потому что люблю Вас, как никто, ценю выше всего на свете… Если Вам неприятно все это узнать, простите мне эту исповедь… Я проговорилась»… Вычеркните эту проговорку, и мы согласимся: да, встреч не хотела она…

Он грозился посвящать «милому бесценному другу» всё, что отныне напишет («Я ей обязан не только жизнью, но и тем, что могу продолжать работать, а это для меня дороже жизни»), а посвятил лишь Четвертую симфонию — анонимно — «моему другу». Так — будто бы по ее же настоянию…

Нам говорят: финансовая помощь баронессы прекратилась лишь оттого, что ее дела пришли в упадок. Господи! Ну надо же было женщине как-то объяснить этому милому господину, что — УЗНАЛА!.. Из письма Петра Ильича брату Анатолию: «Кстати о фон Мекк. Она мне давно не писала, и, конечно, по свойственной мне подозрительности, я уже вообразил, что она меня разлюбила, что она узнала про ТО и хочет прекратить всякие сношения…».

ТО выделено нами, и найдите ему какое-то безобидное толкование. А писано это в канун рождества 1877-го, то есть в самом начале доения — и тут смягчите, если сумеете — им бедной фон Мекк… Петр Ильич был готов к УЗНАТИЮ с самого начала, и когда оно произошло, конечно, отчаялся, но переписку со своей стороны тут же прекратил. Что это, если уж называть вещи своими именами, как не чистейшей воды интеллектуальный альфонсизм?