Сергей Сеничев - Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному

Впрочем: кабы не Петр Ильич — услыхали ль бы мы когда о баронессе?..

И всего еще одна реплика из его письма брату Анатолию: «Вообще я иногда удивляюсь своему сребролюбию и жадности к деньгам».

А мы не удивляемся.

И отважились на эту долгую-долгую историю дополнений к творческой биографии величайшего из наших композиторов только затем, чтобы лишний раз задаться набившим оскомину вопросом: НЕ продается вдохновенье?

Во время работы над Шестой симфонией, названной Модестом «Патетической», композитор вновь ощутил нехватку наличных. Пожаловался издателю. Тот в ответ: а ты понапиши мне каких-нибудь романсов с фортепьянными пьесками — за каждый по сто рублей выложу. И Петра Ильича понесло: «Пеку свои музыкальные блины» — хвастался он, приказав себе творить минимум по вещице в день. За две недели напеклось восемнадцать пьес и шесть романсов. Издатель назвал их шедеврами и выложил за каждый по сто пятьдесят. «Просиди я так год в деревне — стал бы миллионером», — пошутил Чайковский.

В октябре его не стало. Но это уже, как пишут в таких случаях, совсем другая история…

ШОСТАКОВИЧ— несомненный музыкальный гений. Совершенно несомненный: «…люди понимали, что живут в одну эпоху с гением». Или вот из Олеши: «Кто-то сказал, что Шостакович — это Моцарт». Кто сказал — так ли уж важно? Видимо, кто-то, считавший Дмитрия Дмитриевича самым гением из всех отечественных композиторов. Ну, разве, после Мусоргского. Смотрел, дескать, на жизнь земную «как бы сверху, из космоса»…

Да чего там Мусоргский, Моцарт — говорили, что больше него за свою музыку один только Орфей пострадал. А потом и Орфей как сравнение оказался мелковат, и Шостаковича напрямую к Христу приравнивали. Еще при жизни…

Теперь позвольте несколько слов о взаимоотношениях героя с советской властью и советскими же дензнаками.

Находятся культурологи, утверждающие, будто чуть ли не всю историю сталинизма можно рассматривать как одну непрекращающуюся дуэль отца народов с этим пастырем от музыки. И рассматривают. И даже получается, что так оно, скорее всего, и было: антагонист Иосиф четверть века борол-борол, да так и не поборол протагониста Дмитрия: записал, дескать, его в свои личные юродивые — как Николай Пушкина — и повелел не трогать…

Юродивый — в нашем представлении — это некто сирый в рубище и веригах, плевать не хотевший на то, что о нем подумают, скажут, и даже на то, что с ним, бедолагой, сделают, если вдруг чего не того ляпнет… И обожествители Дмитрия Дмитриевича, понятное дело, рассказывают нам о периодах переживаемой им «крайней нужды». Приводят, например, кусочек из письма композитора одному из друзей: «Если раньше я зарабатывал по 10–12 тысяч в месяц, то сейчас набегает еле-еле 2000–3000. Уже во многом приходится себе отказывать». И мы бы тоже расчувствовались, но уточним: среднемесячная зарплата рабочего в ту пору (речь о 1936-м) составляла 200–300 рублей. Врач со школьным учителем кормились на те же 300. Профессор Московской консерватории имел 400–500 рэ. Тысячи и десятки тысяч зарабатывали звезды — джазмены, например… То есть, быстренько представим себе Христа, плачущегося, что он бедней Каифы или Пилата, и да простит нам история и сам Дмитрий Дмитриевич, но с Иисусом мы его равнять не будем, ладно? Некорректно как-то…

Спору нет: Иосиф Виссарионович был негодяй. Над Дмитрием Дмитриевичем, во всяком случае, измывался направленно и последовательно. Да: в январе 1936-го, после премьеры «Леди Макбет Мценского уезда» 29-летний гений был превращен в настоящего мальчика для битья. «Это — музыка, умышленно сделанная «шиворот-навыворот» — так, чтобы ничего не было общего с симфоническими звучаниями… Левацкое уродство в опере растет из того же источника, что и левацкое уродство в живописи, в поэзии, в педагогике, в науке» — говорилось в знаменитой статье «Сумбур вместо музыки» (ее авторство небезосновательно приписывается самому Сталину; вождь, кстати, в отличие от всех последующих руководителей страны был вполне себе подготовленным меломаном, знал и любил Бизе, Верди, Чайковского, Бородина, Глинку и др.).

Но: эта личная катастрофа Шостаковича была всего лишь частью заранее продуманной широкоформатной разгромной кампании «против чуждой советскому искусству лжи и фальши» — вскоре прогремели и другие громкие статьи-обвинения: «Грубая схема вместо исторической правды» (о кино), «Внешний блеск и фальшивое содержание» (о театре), «Какофония в архитектуре», «О художниках-пачкунах»…

Но: это был еще не людоедский 37-й. И когда Горький и Запад (в лице Роллана и других «друзей СССР») вступились за «весьма нервного» Шостаковича («которого статья ударила точно кирпичом по голове»), Сталин задумался. А когда НКВД донес о близости молодого автора к самоубийству («ходил по комнате с вафельным полотенцем и говорил, что у него насморк, скрывая слезы»), Сталин — Сталин! — дал задний ход. И 7 февраля — всего через 10 дней после «Сумбура» — Шостаковича вызвали в Кремль и передали «несколько вопросов и предложений» отца народов. А именно: «по примеру Римского-Корсакова поездить по деревням Советского Союза и записывать народные песни России, Украины, Белоруссии и Грузии и выбрать из них и гармонизировать сто лучших». А именно: «перед тем как он будет писать какую-либо оперу или балет, присылать нам либретто, а в процессе работы проверять отдельные написанные части перед рабочей и крестьянской аудиторией». И главное: «признает ли он критику его творчества»?..

Ну совсем как с Галилеем: выбрать, вертится или не вертится, предложили самому. И Шостакович выбрал не вертится: сказал, что «большей частью признает, но всего еще не осознал». И отменил («снял с исполнения») премьеру готовой Четвертой симфонии — на четверть века отложил — и окунулся в сочинение «нужной» музыки к кинофильмам. К трилогии о Максиме, к двухсерийному «Великому гражданину» (об убийстве Кирова)…

И тут, как пишут, и возник призрак «полного безденежья» (те самые жалкие две-три тысячи вместо привычных 20–30).

Но: весну следующего, страшно безденежного для него (1937-го) года Шостакович провел в Крыму, в санатории для видных ученых и деятелей культуры, в компании академика Иоффе, кинорежиссера Протазанова, пианиста Оборина… Вечерами гулял по райскому парку (райским его не мы называем — плакальщики), а утрами писал знаменитую Пятую симфонию, в которой весь трагизм 30-х…

То есть, опять же: спору нет: Дмитрий Дмитриевич был поистине велик, и после всего случившегося с ним в 36-м чувствовал себя страдальцем (так пишут и спорить не будем, несмотря что страдальцев об те годы можно и пострадальней сыскать) и музыка из тех страданий рождалась поистине нечеловеческая. Но: уже в декабре 37-го занявший после загадочной смерти Горького место «ведущего писателя» красный граф Толстой писал в «Известиях» — пусть во второй, но ведь во Второй газете страны — об авторе Пятой симфонии абсолютно санкционированное: «Слава нашему народу, рождающему таких художников!» А товарищ Сталин — в «Правде» уже — назвал Пятую «деловым творческим ответом советского художника на деловую критику». И в 38-м, сразу после триумфальных исполнений симфонии в Ленинграде, а затем и в Москве (и отдельно еще — специально для партактива) она вышла на пластинках. И вскоре Толстой публично поднимал бокал «за того из нас, кого уже можно назвать гением!»…