Уистан Оден - Стихи и эссе

За горизонтом остались столицы. Ты же
славно умеешь зрачок навести на резкость,
располагая людей в перспективе, вещи;
тех и других одевая в шинели света.

Видишь, на пляже турист — его мысли беспечны,
но без удачи, твердишь ты, не будет счастья.
Чья это кисть положила прозрачный желтый,
яркий зеленый и синий на эти волны?

Здесь рассекает обширные спелые воды
мол, задирая скалистые складки лагуны, —
видишь, ее вожделение пеной прибоя
это гранитное лоно смягчает? Вечно

длится соитие… Вечен покой, Иския,
этих пейзажей, которые нас научат
горе забыть и покажут, как ставить ногу
в этих извилистых тропах. Научат видеть

в слишком открытом пространстве
модальность цели
нашего взгляда. Допустим, восток — ты видишь,
как неизбежно встает над сверкающим морем
сквозь горизонт, словно пудинг
домашний, Везувий?

Если посмотрим правее, на юг, увидим
Капри — мягкие склоны, откосы, горы;
там, за холмами, должно быть, как прежде,
славен
Бог Наслаждений — завистливый бог,
жестокий.

Тень ли, прохладное место, красоты вида —
это лишь повод для нашего отдыха. Пчелам —
повод кружить над цветущим каштаном.
Людям —
короткостриженым, черноволосым — повод
из арагонских сортов винограда янтарный
делать напиток… И вина, и цвет медовый —
темный, кофейный — нас вновь
возвращает к вере
в самих себя. И мы верим — как ты, Иския,

веришь молитвам твоих алтарей. Не то, что
ты заставляешь забыть о невзгодах мира:
глядя на эти заливы и бухты, странник,
мимо идущий, и тот понимает — в мире

нет совершенства. Видать, все о том же
ночью
в стойле скотина мычит и грустит хозяин,
молча вздыхая о свежей крахмальной паре
новых сорочек из Бруклина. И панталонах.

Скрывшись в пространстве от слишком
прицельных взглядов
тех, чей кредит, говорят,
как всегда, оплачен кровью,
я все же, моя Реститута, буду
думать, что это неполная правда. Если
нет ничего, что свободно на свете, и кровью
платит любой, мне останешься ты, Иския,
эти блаженные дни, что стоят как версты
в жизни моей. Словно мрамор
на склонах гальки.

В произнесенной фразе мир явлений
Так выглядит, как сказано о нём.
Не речь, оратор — вот предмет сомнений:
Слов лживых в словаре мы не найдём.

И синтаксис не терпит искажений:
Чтим строй, что нам предписан языком;
Слух усладить — не путаем склонений;
Рассказ аркадский тоже нам знаком.

Но кто бы предавался пересудам,
Когда б ступила явь на наш порог?
Кто б слух склонял к рифмованным причудам,

Не представай судьба в мельканье строк —
Как в пантомиме перед сельским людом
На перепутье Рыцарь, одинок?

В произнесённой фразе мир явлений
Так выглядит, как сказано о нём.
Оратор лжив, язык же — вне сомнений:
Слов лгущих в словаре мы не найдём.

И синтаксис не терпит искажений:
Начни одно — не скажешь о другом;
Не спутать время, не забыть спряжений;
В рассказ аркадский верится с трудом.

Но было б разве пустословье в моде,
Будь явь отрадней вымысла для нас?
Кто б стал рабом рифмованных мелодий,

Не выражай слова судьбу подчас —
Как Рыцаря, кривляясь в хороводе,
Изобразят крестьяне напоказ?

В произнесённой фразе мир явлений
Так выглядит, как сказано о нём.
Не речь, оратор — вот предмет сомнений:
Слов лживых в словаре мы не найдём.

И синтаксис не терпит искажений:
Одно сначала, дальше — о другом;
Времён порядок строг — и строй спряжений:
Вот и аркадский миф порос быльём.

Но кто бы предавался пересудам,
Будь явь отрадней вымысла для нас?
Кто б слух склонял к рифмованным причудам,

Не выражай слова судьбу подчас,
Как в пантомиме перед сельским людом
О перепутьях Рыцаря рассказ?

Как пгидет сезон [118]
для охоты — двину к югу
я с отгыжкою от кофе
леди Старки.

Погазвлечься чтоб,
то в Дамаске, то в Магокко
каждый год ищу я свежень —
кие лица.

Там найду дгужка,
он такая обаяшка,
сложен, словно юный бог:
как пгелестно!

Пью за ваших мам,
Абдул, Нино, Манфгед, Коста,
что пгиносят нам таких
славных деток!

Хорошо знакомый пейзаж, который сегодня
Материнский облик внезапно ему напомнит,
Где вершины гор все выше растут и выше,
Именами близких он так любовно испишет.

Мимо тихих вод через пажить пройдет неспешно,
Он для глупых дев прекрасный лебедь, конечно,
Наклоняет голову к той, что его пленила,
С криком милого клюва в милое ухо: "Милая!".

Здесь играет летний оркестр под сенью древесной,
"Будь отважен, как эти корни", — несется песня.
Он хорошие вести миру несет, смеется,
что всерьез поспорить готов с любым незнакомцем.

А потом пророк, сделав все, что ему по силам,
Получает посланье тех, кого так хранил он:
"Трус", — ревет ему вслед оркестр, прославлявший раньше,
Где-то рядом "Обманщик" выкрикнет великанша.

О, что там за звук, наши уши терзая,
Гудит из долины набатом, набатом?
Там в красных мундирах, моя дорогая,
Шагают солдаты.

О, что там за свет, как пожар, полыхает
И издали виден так ясно, так ясно?
Там солнечный луч на штыках, дорогая,
Играет, не гаснет.

О, что им здесь нужно, я не понимаю,
И чье выполняют веленье, веленье?
Да это маневры, моя дорогая,
А, может, ученья.

О, что же дорогу они покидают
И к нам повернули так дружно, так дружно?
У них изменился приказ, дорогая,
Бояться не нужно.

О, к доктору даже стучаться не стали
И дом миновали сурово, сурово?
Но раненых нет среди них, дорогая,
Все войско здорово.

О, может, священника грива седая
Сюда привела их сегодня, сегодня?
Но мимо проходят они, дорогая,
И дома Господня.

О, фермер-пройдоха им нужен, я знаю,
И я ошибаюсь едва ли, едва ли?
И ферма уже позади, дорогая,
Они побежали.

О, стойте! Куда вы! Я вас умоляю!
Я верила в клятвы пустые, пустые?
Нет, я обещал вас любить, дорогая,
Но должен уйти я.

И вот солдатня на пороге толпится,
И выбиты двери прикладом, прикладом,
И топот сапог по сухим половицам,
И злобные вгляды.