Евгений Ножин - Правда о Порт-Артуре. Часть II

На Дагушанѣ попрежнему замѣчался лишь одинъ наблюдательный постъ. На скатѣ Сяогушаня, обращенномъ къ морю, противникъ по временамъ производитъ земляныя работы.

По окончаніи стрѣльбы комендантъ крѣпости спустился въ расположеніе 4 роты 25 полка, гдѣ пробовалъ пищу, оставшись доволенъ ея доброкачественностью.

Проѣзжая Ново-Китайскимъ городомъ, генералъ-лейтенаитъ Смирновъ выслушалъ подробный докладъ генерала Горбатовскаго о расположеніи и состояніи нѣкоторыхъ частеи с.-в. фронта.

Состояніе войскъ бодрое. Людямъ дается отдыхъ путемъ частой смѣны какъ сторожевого охраненія, такъ и нарядовъ на работы.

Въ 2 часа пополудни комендантъ отправился домой, подтвердивъ полковнику Григоренко, чтобы онъ приложилъ всѣ старанія для возможно лучшаго прикрытія пѣхоты отъ шрапнельнаго огня.

Въ моихъ "извѣстіяхъ" за четвертое августа, конечно, нельзя было помѣстить многаго: 1) Работы по оборонительной линіи велись не вездѣ съ одинаковой интенсивностью. Инженеры, избалованные шестилѣтнимъ ничегонедѣланіемъ или только занятые частными постройками, крайне халатно относились къ серьезнымъ мобилизаціоннымъ работамъ. Съ воодушевленіемъ работали лишь Рашевскій, Шварцъ, Зедгенидзе и понуждаемый Смирновымъ Григоренко. Остальные — Лилье и К° положительно ничего не хотѣли дѣлать. Это былъ голосъ большинства офицеровъ на оборонительной линіи. 2) Я пишу о доброкачественности пиши. Обѣдъ можно было ѣсть, но онъ далеко не былъ питателенъ. А осада только началась. 3) Упоминая о генералѣ Горбатовскомъ, я не смѣлъ писать, что этотъ генералъ, неотлучно находясь на ввѣренномъ ему и уже уязвляемомъ фронтѣ, не знаетъ, что такое сонъ и отдыхъ. Онъ цѣлыми днями на линіи обороны, гдѣ своимъ присутствіемъ и любовнымъ отношеніемъ къ солдатамъ и нижнимъ чинамъ вноситъ въ ихъ среду бодрость духа и увѣренность въ своихъ силахъ. 4) Говоря о бодромъ состояніи войскъ, я не смѣлъ указать, что, хотя они и бодры духомъ, но немощны тѣломъ: все малорослый, худосочный, изнуренный народъ. 5) Приводя приказаніе Смирнова о возможно лучшемъ прикрытіи пѣхоты отъ шрапнели — нельзя было упомянуть, что козырьки были не вездѣ, а гдѣ были, то очень непрочные. Не смѣлъ говорить о томъ, что офицеры Христомъ Богомъ просили прислать имъ досокъ, бревенъ, желѣза для устройства прочныхъ блиндажей собственными силами. Просили они, но не скоро, а то и совсѣмъ ихъ не получали, хотя этого добра было сколько угодно. Инженеры отговаривались, что у нихъ нѣтъ перевозочныхъ средствъ, а то и прямо отказывались исполнять просьбы "мелкихъ сошекъ". 6) Не смѣлъ сказать, что Смирнову приходилось иногда самому лично провѣрять, исполнено ли его приказаніе, и только этимъ путемъ заставлять работать излѣнившихся инженеровъ [5] Я думаю, что полковникъ Григоренко не будетъ отрицать этихъ фактовъ, если, конечно, ему въ этомъ только не измѣнила память. .

Много, много жизней лежитъ на душѣ артурскихъ инженеровъ.

Если Петербургъ сдѣлалъ ошибку, сокративъ до минимума периметръ крѣпости, онъ отвѣтитъ передъ судомъ исторіи, какъ отвѣтитъ передъ нимъ масса кормившихся въ Артурѣ инженеровъ, изъ которыхъ одна часть, при первомъ облакѣ порохового дыма, убѣжала отдыхать въ Россію, а другая во время осады преступно не хотѣла работать.

Если бы инженеры работали въ періодъ владѣнія нами Артуромъ за страхъ и совѣсть, ошибки, допущенныя Петербургомъ, никогда не имѣли бы такихъ горестныхъ послѣдствій.

Петербургъ отпускалъ средства, и съ ними можно было если не все, то многое сдѣлать.

Съ ранняго утра въ Артурѣ и кругомъ воцарилась полная тишина.

Осаждающій притаился и молчалъ.

Предчувствіе подсказывало, что не къ добру это затишье.

Наступилъ и полдень — все тихо.

Мы давно уже отвыкли отъ этой тишины. Сегодня она нарушалась лишь взрывами во вновь строющемся докѣ. Конечно, производя эти грандіозныя работы, мы были увѣрены, что производимъ ихъ для себя.

Деньги тратились большія.

Интересно, есть ли объ этихъ работахъ отчетъ. Положимъ — бумага чего не терпитъ.

Чѣмъ выше солнце, тѣмъ настроеніе тревожнѣй.

По городу разнесся слухъ, что къ ночи можно ожидать штурма.

Въ 2 часа генералъ Смирновъ, въ сопровожденіи начальника инженеровъ полковника Григоренко, отправился на сѣверо-восточный фронтъ. По обыкновенію, я ему сопутствовалъ. Начали осмотръ съ форта 11-го то пѣшкомъ, то верхами.

Вездѣ комендантъ подолгу останавливался, подробно осматривая возведенныя сооруженія, внося поправки, давая указанія Григоренко. Всюду спѣшно производятся работы: копаютъ, таскаютъ, утрамбовываютъ — готовятся защищаться.

Солнце склонялось уже къ западу, косо глядѣло на землю. Тишь и гладь вокругъ. Молчатъ японцы, молчимъ и мы.

Въ многочисленныхъ госпиталяхъ и лазаретахъ Артура настроеніе тревожное. Въ эти обители страданій, смерти и печали первой залетѣла вѣсть о возможномъ штурмѣ. Тамъ все готовится встрѣтить надвигающуюся грозу.

Комендантъ уже на Куропаткинскомъ люнетѣ. Командиръ его, вѣчно грустный, задумчивый красавецъ, поручикъ Дударовъ, внимательно слушаетъ распоряженія коменданта.

Положеніе люнета во время штурма будетъ серьезное. Онъ будетъ страшно поражаться огнемъ и первый, какъ наиболѣе выдвинутый, въ лобъ приметъ на себя штурмовыя волны.

Комендантъ спѣшитъ уже дальше. Я простился съ Дударовымъ навсегда. Онъ былъ наповалъ убитъ шальной пулей.

Переходя черезъ мостикъ, оглянулся: Дударовъ стоялъ задумавшись, онъ никого не видѣлъ.

Солнце золотило горы, блистало на стали орудій, играло оазами рѣдкой зелени…

Солнце свѣтило всѣмъ — друзьямъ и недругамъ.

Все тихо. Воздухъ чистъ и прозраченъ.

Сегодня даже Шининзскій перевалъ явственно виденъ.

Японцы молчатъ, молчимъ и мы.

Эта тишь, этотъ царственный покой въ природѣ и среди враждующихъ людей манилъ къ себѣ, ласкалъ собою, властно обѣщая жизнь и свѣтъ.

Стрѣлки, артиллеристы — эти сѣрые люди, всю жизнь такъ близко соприкасавшіеся съ землей, непосредственно цѣнящіе и любящіе ее — видимо, упивались прохладой и покоемъ наступившаго вечера.

Вглядываясь въ загорѣлыя, изможденныя, до времени старческія лица, я читалъ въ нихъ только жажду покоя и простое, каждому понятное чувство: Господи, какъ тихо, какъ хорошо!

Только бы жить, все равно — какъ, но лишь бы жить! подтверждали взгляды каждаго и всѣхъ, кого я только ни видѣлъ въ этотъ вечеръ на оборонительной линіи въ канунъ жесточайшихъ артурскихъ штурмовъ.

Надежды, тоскливыя надежды на доброе, мирное, свѣтлое воскресали и росли.