Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Уловив настроения депутатов, М. Горбачев не рискнул принародно повторить экзекуцию над правдой, как за два года до этого на Политбюро. Он делегировал в комиссию А. Яковлева в каче­стве председателя и меня его заместителем, что­бы, если не удастся утопить суть в словопрениях, изыскать соломоново решение. Не очень хоро­шо представляю себе, что под таковым видел ге­неральный. На мой взгляд, соломоновым итог мог получиться лишь при одном условии — если ко­миссия не будет припадать ни на правую, ни на левую стопу или придавать современным между­народным понятиям обратную силу. Следователь­но, ее заключение должно было отразить не про­сто правду, но всю правду, не оторванную от ко­ординат реального времени и пространства.

Опускаю прелюдию, которой, видимо, было не избежать, пока члены комиссии не перезнакоми­лись между собой. Не стану пересказывать взаим­ные претензии и обиды, что выплескивались уша­тами и должны были оглушить членов комиссии, настроить их на бесповоротно нигилистскую вол­ну. Многими отрицалось за СССР право на защиту своих интересов. Изгою не дозволялось претендо­вать на равные с другими членами международно­го сообщества нормы. Кругом он был виноват, даже когда был прав. Постепенно, однако, страсти улег­лись. Эмоции перестали забивать рассудок. Ре­шено было создать небольшую рабочую группу и, таким образом, от сравнения голосовых данных за­няться систематизацией сведений о событиях, ко­торым предстояло дать принципиальную оценку.

Мне довелось изрядно покорпеть в этой группе, прежде чем возник проект, устроивший почти всю комиссию. Даже Ландсбергис, ультранационалис- тически заряженный литовский делегат, поворчав, принял его. Ю. Афанасьев, выполнявший тогда роль рупора межрегиональной депутатской группы, которая штурмовала съездовские микрофоны, дабы зарекомендовать себя в качестве противовеса ко­манде М. Горбачева, отозвал свои запросы, тем бо­лее что, помимо риторики, они ничего не давали. Согласие было запечатлено визами членов комис­сии, за исключением украинского представителя, после чего проект заключения проследовал к наше­му председателю. Осторожный А. Яковлев в прин­ципе за. Но нужна консультация — «вы понимае­те, с кем». Без нее проект не сможет быть внесен на рассмотрение съезда.

Наш «консультант» — генеральный секретарь, он же председательствующий в президиуме съезда депутатов, заявляет проекту «нет». И еще всыпает А. Яковлеву и мне за то, что неприятную обязан­ность выдернуть стоп-кран мы переложили на него. Не знаю поныне, какие аргументы и контраргу­менты приводил в разговоре с М. Горбачевым А. Яковлев. Расстроенный неудачей, он подробно­стей объяснения мне не поведал. Заметил лишь, что генеральный «уперся». Тем самым отпало и наше предложение наряду с передачей проекта в секретариат съезда обнародовать его, не ожидая пятидесятилетия подписания Германией и СССР договора о ненападении.

Я взялся, в свою очередь, проинформировать М. Горбачева о позиции межрегиональной группы и в особенности депутатов от трех прибалтийских республик. Давить на них контрпродуктивно, если не брать курс на открытый конфликт и раскол съезда. А. Яковлев усомнился в целесообразности дальней­ших попыток переубедить генерального: «Нарвешь­ся на неприятность. Придется удовлетвориться моим интервью «Правде», на которое я вырвал «добро». Ты бы лучше помог мне в его подготовке».

Соображения по вариантам вопросов-ответов надо было посылать А. Яковлеву на Валдай, куда он отправлялся с семьей на отдых. При оконча­тельной редакции текста интервью тему секретных протоколов А. Яковлев дипломатически обошел. Мои заготовки на сей предмет оказались невос­требованными.

Чтобы добро не пропадало, решаю устроить соб­ственное выступление в прессе. Вопросы ставит заместитель генерального директора ТАСС В. Ке­ворков, газета «Известия» выделила для публика­ции полполосы. Смысл моей акции — досказать то, что никак не слетит с языка наших земных богов. Держу Яковлева в неведении, чтобы не подводить его. М. Горбачеву оставляю возможность ознако­миться с плодами моего своеволия, раскрыв газету. Впервые лицо, занимавшее в СССР официальные посты, признало, что к советско-германским дого­ворам 1939 года прилагались секретные протоколы, в которых размежевывались сферы государствен­ных интересов двух держав.

Буквально день спустя после появления матери­ала в «Известиях» — телефонный звонок М. Гор­бачева. Он делится впечатлениями от интервью А. Яковлева в «Правде», которое счел удавшимся. Затем разговор переключился на проект заключе­ния комиссии. Тут мне выпало вкушать бурчание, как опрометчиво мы поступили, «солидаризовав­шись с проектом, который никуда не годится». И в таком разрезе довольно-таки долго. Интересуюсь, что конкретно М. Горбачева не устраивает и как над­лежало бы улучшить проект.

«Не устраивает все. Нельзя смешивать истори­ческий анализ и юридические оценки. Как дос­тичь баланса? На то вам головы на плечи посаже­ны, чтобы самим думать. Меня же больше в ваши дебаты не втягивайте».

Жду, как генеральный выдаст мне по первое чис­ло за интервью в «Известиях». Помимо газеты, на столе у М. Горбачева и некоторые отклики. Один из ретивых наших послов просигналил: признани­ем существования протоколов «Фалин толкает на опасный путь». Странно, но эта тема выпала из раз­говора. Возрадуйся — пронесло. Что от тебя зави­село, ты сделал. Переведи дыхание и займись про­блемами, где правда не встает власти предержащим поперек горла.

Почему-то у меня это плохо получалось. Оста­ток дня потрачен на составление меморандума М. Горбачеву. Его форма и содержание скажут нужное за себя. В первой строке проскочила не­точность — латинскую максиму об искренности чувств воспроизвел не Жан де Лабрюйер, а Ла­рошфуко. В остальном не вижу настоятельных при­чин ревизовать свои письмена, как они ушли тог­да к адресату:

«Уважаемый Михаил Сергеевич!

Кажется, Лабрюйеру принадлежат слова — «если ваши чувства не будут искренними, весь ваш разум окажется ложным». Так вот, я слицемерил бы, сде­лав вид, что вчерашние Ваши доводы убедили меня. И не потому только, что приучен строго обращать­ся с фактами. Не могу избавиться от впечатления, что Вам отлично видна суть, но какое-то пятое или шестое чувство мешает проставить точный диагноз. А где сомнения, там ко двору доносы типа панкин- ского (легко, впрочем, опровергаемые) плюс спаси­тельное «отсутствие оригиналов».

1. Доказательств тому, что протоколы существо­вали, достанет с лихвой на всех — и своих, и чужих оппонентов. Как Молотов ни прятал концы в воду, документы сохранились, в том числе в советских архивах. Более того, запись беседы именно Молотова с немецким послом Шуленбургом 17 авгус­та 1939 г. показывает, что идея оформления обяза­тельств Германии в виде протокола принадлежала советской стороне. В памятной записке, врученной в тот день Молотовым послу, говорится: «Правитель­ство СССР считает, что вторым шагом (первый — торгово-кредитное соглашение) через короткий срок могло бы быть заключение пакта о ненапа­дении или подтверждение пакта о нейтралитете 1926 г. с одновременным принятием протокола о за­интересованности договаривающихся сторон в тех или иных вопросах внешней политики с тем, чтобы пос­ледний представлял органическую часть пакта».