Б. Александров - Черные лебеди. Новейшая история Большого театра

Еще одна дополнительная группа товарищей, которая бьется за Большой, связана с бюджетом театра. За последние десятилетия годовой бюджет достиг ста двадцати миллионов долларов. А в 2000 году было двенадцать миллионов. За десять лет в десять раз! Одно дело — ты руководишь предприятием в двенадцать миллионов долларов, другое дело — в сто двадцать миллионов долларов. И мы видим по другим отраслям экономики, будь то Министерство обороны, Министерство сельского хозяйства, что, как только увеличивается бюджет того или иного направления, там возникает борьба за места, там министры каким-то образом исчезают, начинаются уголовные дела и скандалы. Скандалы с «Оборонсервисом» или «Госагролизингом» ничуть не менее шумные, чем скандал в Большом театре, просто другой масштаб. Или космические аппараты: только начали ГЛОНАСС финансировать, бюджеты стали в сотнях миллионов исчисляться — видим, оказывается, и гендиректор не такой, и главный конструктор не такой и так далее. Увеличение бюджета является самостоятельной приманкой для людей определенного склада характера и ума.

Существует и еще одна приманка: как только человек оказывается одним из руководителей Большого театра, он сразу входит в мировую театральную элиту. Это почет, уважение, контакты на самом высоком уровне. Об этом можно не говорить, но вот, пожалуйста, французский орден Почетного легиона или орден Командора Итальянской Республики мне вручили за международную деятельность. Сам я не амбициозный человек — в конце концов, тринадцатый год во главе театра, — но есть категория людей, которые до болезненного состояния хотят светиться и быть известными в мире.

Усков: Все эти группы лиц, все эти обстоятельства были всегда. Почему именно зимой произошло такое обострение ситуации?

Иксанов: Очень просто — появились новые люди в правительстве, которые захотели порулить Большим театром — не реально, сидя здесь, а через своих ставленников или тех людей, которые им близки. Ситуация постоянно нагнеталась с мая месяца.

Усков: Вы назовете конкретные имена в правительстве, в деловых кругах, кто ратует за смену руководства Большого театра?

Иксанов: Извините, это было бы некорректно.

Усков: Хорошо, но ведь борьба ведется не только вокруг должностей. Многие постановки Большого подвергаются критике за чрезмерную смелость, даже дерзость.

Иксанов: За последние пять-семь лет на художественную политику театра оказывается совершенно феноменальное давление. Должен ли Большой оставаться репертуарным театром, в котором идут только известные всему миру постановки, действительно составляющие славу театра на протяжении сотни лет. Или театр должен также ставить новые вещи, в том числе экспериментальные, разговаривать с современным зрителем на современном языке. Некоторые люди очень болезненно воспринимают эксперименты, в частности на нашей новой сцене. В ход идет тяжелая артиллерия, дескать, Большой театр отказывается от традиций. А в нашей ментальности «отказ от традиций Большого театра» — это как измена родине, предательство и шпионаж одновременно. Я же считаю, что эксперименты обязательно должны быть. Поиск новых форм, нового языка — признак здоровья, жизни, наконец. Классика в Большом театре есть, она восстанавливается, она воспроизводится. Но дайте возможность нашим гражданам — раз это лучший и ведущий театр страны — увидеть все новые тенденции в мире оперы, балета, оркестров, хоров.

Здесь схватка носит уже принципиальный характер. Это мировоззренческий выбор, каким должен быть Большой театр. И, честно скажу, мы потеряли даже нескольких членов попечительского совета, хороших, умных, великолепных, которые считали, что попечительский совет имеет право настаивать на том, что Большой театр должен делать, а что — нет. Вот Жерар Мортье, один из самых известных интендантов, в недавнем интервью сказал, что сегодня из европейских театров самый живой — это Большой. После «Руслана и Людмилы», Мортье был на премьере, мы встретились, и он заметил: «Слушай, я знал, ты смелый человек, но не думал, что настолько. Тебя же сейчас вообще заклюют». У нас есть понимание миссии театра — сохранить все лучшее, но не останавливать также поиски нового. Это придает нам стойкость в борьбе. Я не за должность сражаюсь. Если мне, например, не разрешат ставить новое, экспериментировать, скажу «до свидания».

Усков: Другое постоянно предъявляемое вам обвинение - ошибки при реконструкции Большого. Тот же Цискаридзе жалуется на отсутствие окон в гримерках, на скользкие полы в коридорах, на низкие потолки в репетиционных залах, которые, например, не позволяют поднять балерину.

Иксанов: Это все во многом притянуто за уши или просто ложь. По поводу залов скажу: у нас главный балетный зал на исторической сцене — такого в мире просто нет по размеру, по высоте, по всему. Второе: это же не новое строительство, мы вписывались в старое здание, поэтому два репетиционных зала этажом ниже, слева и справа, боковые, они под наклонной крышей, и, конечно, там высота не такая, как в главном зале. Но эти залы предназначены — один для миманса, в котором нет поддержек, второй зал для разминок, утренних классов, и там тоже никто никого не поднимает. Вот и все. Плюс к этому у нас есть репетиционные залы во вспомогательном корпусе, которые были построены еще в начале 2000-х годов. Цискаридзе может говорить все что угодно. Он скажет, а я оправдывайся — вот какая у него задача. Это чушь собачья! Коля надеется прежде всего скомпрометировать руководство театра, которое к реконструкции, скажем так, не имело прямого отношения. Реконструкцию курировали многие десятки организаций: научноисследовательские, пожарные, санэпидемстанция — они все участвовали и ставили подписи. Если нет одной подписи, то все, проект не может быть реализован, тратить государственные деньги запрещено. У нас, например, на триста кресел сократилось количество мест в зрительном зале. Почему? Да потому что пожарники потребовали увеличить расстояние между креслами. Это потеря денег для театра. Но, если бы мы не убрали места, подрядные организации, дирекция по реконструкции Минкульта не имели бы права потратить ни одной копейки. Там были сотни согласований! И последнее — Главгосэкспертиза. И только после ее заключения начинается работа. А со слов Цискаридзе получается так, что генеральный директор такой-сякой, не отследил чего-то, не проверил. Кстати, заметьте, Цискаридзе все время говорит про балет. А то, что Большой театр — это и опера, и оркестр, и хор, — об этом ни слова. Никогда в Большом театре не было репетиционных залов для хора. Теперь — двухсветный зал, огромный. Никогда не было своего зала для оркестра. Теперь огромный двухсветный. И залы для групповых занятий оркестра — никогда их не было. Об этом умалчивается. Объем театра увеличился в два раза от исторического здания за счет подземного пространства. Об этом ничего не говорится. Мы сохранили историческое здание 1856 года. Все стены, от внутренних до наружных, были инъектированы на расстояние полуметра, в проделанные отверстия нагнетались специальные укрепляющие составы. Правда, в ходе реконструкции нам четко продемонстрировали, кто является собственником в стране. Собственник здания — государство, финансирует государство, государство создает свою структуру для этих работ, а у вас есть там на основной сцене коллектив, вот и руководите им. Поэтому когда напрямую говорят: руководство Большого театра виновно в каких-то недоделках, — это ложь! Это все равно что сказать: руководство издательского дома Conde Nast в Нью-Йорке виновато в том, что потолки в их офисе на Таймс-сквер низкие.